Николай Ютанов - «Если», 2017 № 01 (248)

Ну а я сейчас на карачки — ох, позвоночки мои хрустячие — и носом в пол, следов ищу. Натоптано немало кругом, да пыль мерзлая что камень — никак не разобрать, кто топтался. Не мог же один лохмарь столько наследить! А главное — царапин от когтей не видать. Эге, думаю, уж не косманов ли стая Витьку моего утащила?

Косман — зверь не так чтобы крупный, одолеть его можно. Когда один на один. Но стаей порвет и лохмаря. А второе — подкрадывается, гад, неслышно, лапы-то у него широкие, мягкие. Кинется сзади — и чирикнуть не успеешь. Да… Если косманы тут затесались, то дело безнадежное — живьем сожрут. Одно непонятно — где же кровь? Косман, он первым делом глотку рвет, а потом уж в нору тащит. Что-то не то…

— Дымком, однако, тянет… — говорит вдруг Гришка.

Я обернулся, гляжу на него снизу вверх, как на явление — чего это разговорился молчун? Смолянка коптит — ясно, что дымком, не одеколоном! Но Гришка, хоть и не великого ума мужик, а в охотничьем деле охулки не даст.

— Дымок-то кленовый… — добавляет.

Тут и до меня дошло. Подхватился я, и снова на лестницу — вниз, на первый этаж. Пацаны за мной топочут уж не таясь — тоже, видно сообразили что к чему.

Выбежали прямо к кострищу посреди зала. Угли теплые еще, хоть и водой залиты. Только что здесь был кто-то, у костра грелся. Не лохмари с косманами, конечно, а самые что ни на есть натуральные люди. Хомы, мать их, сапиенсы, как Прокентий говорит…

Лет пять уж не видал я живого человека, чтоб не из нашего поселка. Были соседи, да пресеклись. Кто померз, кого зверь поел, а некоторые просто — снялись с места и ушли куда-то, судьбы своей искать. Так же вот, как мы ушли. Но чего ж прячутся? Мы с соседями всегда мирно жили, а у этих что на уме? И главное — где Витька?

Смотрю — Леханя вдруг замахал на всех руками, будто журавель крыльями, Данилке Кочкину рот пятерней закрывает — нишкни, мол, цыц!

Прислушался я — ничего. Смолянка трещит тихонько и больше ни звука, как в могиле. Но Леханя упорно куда-то в угол таращится, а нам, не оборачиваясь, пальцы скрюченные показывает, на манер грабли.

Ох ты, мать честная! Действительно, цыц! Медленно — медленно пару шагов сделав, и я, наконец, разглядел. В стене, по-над самым полом, круглая дыра, по краям щербленая, будто шестеренка отпечаталась. Царапухин ход!

Я по первому-то испугу чуть смолянку не погасил — огонь же! Но сообразил вовремя — скворбчания не слышно. Стало быть — ход не свежий, может, день ему, а может, год. Место тихое, бесснежное… Это наверху следы до первой поземки живут, а здесь все сохранно, как в холодильнике. Был когда-то такой агрегат — холодильник. Сейчас и не объяснишь, зачем…

— Не теряй штаны, ребята! — нарочно во весь голос да пободрее гаркаю. — Та царапуха, что нас заглотит, пока далеко ползает. Поживем еще. А вот люди наверняка этой норой и ушли, больше некуда…

Идем ходко, тропа чистая, за царапухой грунтов наваленных не остается, куда уж она их девает — Бог ведает. Тут главное — с разгону в гнездо ее не вывалиться — большая неприятность будет. Потому слушаю в три уха, смотрю в три глаза, смолянки меняю часто. А ход-то не короток! Поди разбери, куда выведет. Но если люди тут один раз прошли, как-нибудь и в другой пройдут.

Обожди, не торопись, говорю себе. Не так все просто. Что это за люди такие бесстрашные, что и царапухи не боятся? Уж не сами ли…

Чуть смолянкой не обжегся от такой догадки. А что? Никто ведь отродясь тех пришельцев не видал. Одни только разговоры, что, мол, пришельцы. Прилетели, понаставили своих станций и гонят к нам тварей стадами. А зачем, почему — спросить некого. Не лохмари же это все затеяли — тем лишь бы утробу набить.

Прокентий все мечтает встретиться с настоящими хозяевами… Эх, надо было его с собой взять! Да теперь уж поздно, придется своим умом доходить. Ничего, как-нибудь. Мне тоже давно охота с ними потолковать. Разобраться, указать на ошибки — дескать, погорячились вы, братцы, планета, извиняемся, занята, приструните зверинец свой. И насчет Алёны спросить…

Но только это подумал, слышу — шум впереди, крики, да гулко так, будто ход незаметно обратно к вокзалу привел. Замерли, прислушиваемся. А там рев стоит, галдеж многолюдный, да с матюгами!

Нет, думаю, не сегодня еще пришельцев повидать доведется. Свои во что-то вляпались, землянские. Что тут делать? На помощь бежать очертя голову боязно — как раз сам вляпаешься.

Тронул я Перебейноса за плечо.

— Пойдем-ка, Гриша, — шепчу, — глянем тихонько.

Остальным махнул, чтоб оставались на месте, пока не позову.

Двинулись мы с Гришкой чуть не ползком, без огня, на ощупь. Пока ползли, шум вроде униматься стал, а там и совсем смолк. Тихо, как в коробочке. Только не верю я в тишину. Молчат — ладно, но кто молчит? Почему? Ушел или, наоборот, затаился, новой поживы ждет? Того и гляди, в темноте упрешься носом прямо в лохмариное брюхо. До чего ж неуютно!

— Повидняло, — шепчет вдруг Гришка.

Вот человек! Говорит редко, но каждое слово — золото. Меня-то совсем было пробрало, чуть назад не поворотил от страха. А как он сказал, так и сам вижу — дальний отсвет стену лижет и путь во мраке проступает кое-как. Скоро ход царапухин кончился, вышли в громадную хоромину с колоннами. Поодаль на полу факел лежит, догорает, от него и свет. И никого. Что же за место такое? Никак не соображу. Подошел я, поднял факел, раздул поярче. Зал длинный, в темноту уходит. За колоннами, вдоль стен, широкие черные канавы, дна не видать. На стенах кое-где еще плитка держится, а по ней — буквы! «Р», «Е»… «О»…

Оглядываюсь на Перебейноса, а тому будто и не в диковинку.

— Метро, — говорит. — «Речной вокзал». Я отсюда с родителями на дачу ездил…

Вон чего вспомнил, хрен старый! Дачник выискался! Ты лучше скажи, кого тут только что грызли, да откуда нам самим беды ждать!

Однако же, оглядываясь по сторонам, и сам я припомнил, как бывал тут в давние времена. Да не один. По этим вот самым кубикам на полу наши ноги рядом шли. И опять я здесь. А ее уж полвека, как нет…

— Мужики! Сюда! — вдруг проскрипело из канавы.

Я так и подпрыгнул. Витька! Подбежали к краю платформы, заглянули — лежит между ржавыми рельсами, по рукам-ногам связанный, но живой, сучий хвост!

Вытащили мы его с Гришкой, развязали, согнули ноги, разогнули руки, помогли подняться. Шатается и даже пованивает неумеренно, но довольный, слезы рукавом утирает.

— Ну, рассказывай, — требую, — как дело было.

— Некогда вспоминать, мужики! — волнуется. — Надо нам этих обогнать, хоть подохнуть! Не успеем на Станцию раньше — все пропало!

— Да кого — этих-то? Кто они такие?

— А черт их знает, — отмахивается. — Деревенские какие-то. Тоже на Станцию идут, переправиться хотят. Но только знают они секрет. Станция-то, оказывается, работает впересменку. То наших туда запускает, то, наоборот, ихних оттуда. Не успеешь в свою смену — попрут навстречу лохмари, царапухи да косманы — подъедят с пуговками. Вот и торопятся мужики…