Николай Ютанов - «Если», 2017 № 01 (248)

— А тебя зачем взяли? — спрашиваю.

Витьку перетряхнуло по плечам.

— Сначала убить хотели. Потом говорят, жить хочешь — беги с нами. Ну и побежал, куда деваться? До этого места своими ногами дошел. А тут вдруг заметили, что лохмарь за нами идет. Ну и решили откупиться подарочком…

— Эх, люди… — Гришка вздыхает.

— Ну, а спасся-то как? — спрашиваю.

Витька головой мотает.

— Сам не пойму. Лохмарь здоровый, ростом под потолок, глаза горят, как уголья… Я его сразу узнал — тот самый, что Федюню задрал. Подошел, обнюхал на мне зипун… Я уж и с белым светом попрощался…

— То-то я и чую. От зипуна твоим прощанием пахнет…

Витька все дрожь не уймет.

— И, верите ли? Отошел! Не тронул! Кинулся за мужиками, погнал их по тоннелю… — он уставился, прищурясь, в дальний конец зала. — Так они вжарили — хрен догонишь! А ведь Станция — как раз в той стороне! Айда, братцы!

И опять заторопился, будто припекло, подхватился и к лестнице наверх.

— По верху обгоним! Айда!

— Погоди ты, айда! — за рукав его хватаю. — Пока к ватаге вернемся, пока упряжки наладим, да бабы, да ребятишки…

— Какие бабы?! — вопит. — Какая ватага?! Упряжки ему! Ты понимаешь, дурень старый, о чем я толкую? Один шанс! У нас, троих! Больше ни у кого! Не успеем сейчас — пропадем вместе с ватагой! Думаете, Машина Пронькина поможет? Да она им на один зуб, лохмарям! О себе лучше подумай, дед, если надеешься Алёну свою увидеть!

Ну, тут я ему и отвесил. От души моей, сразу за всю ватагу, за баб, ребятишек и мужиков вместе с упряжками. И за себя. Полетел он обратно на рельсы, скорчился, лежит, носом хлюпает.

— Дурак ты, Витька, — говорю. — Зря мы тебя выручать пошли.

Поворачиваюсь к Перебейносу.

— Как думаешь, Гриша?

— Думаю, добавить надо, — отвечает.

Ну, душа-человек. Что ни слово, то золото…

Называется, значит, Машина. Поселковые ей такое прозвище дали. Не утруждая себя, что за Машина, потому как других машин никто, кроме стариков, отродясь не видал. А стари-ков-то в поселке — я да Гришка Перебейнос, остальных давно звери поели. Да и какие машины по нынешним временам? Бензину нет, а если бы и был, так на морозе, один хрен, ничего не заведешь — железо стынет, летом еще туда-сюда, а зимой крошится, как лёд. Однако же Прокентий Машину спроворил. Сама кругла да приземиста, ходит на людской тяге — двенадцать мужиков внутри прячутся, ногами толкают, а в разные стороны трубы торчат — еловыми кольями плюются. Вместо пороху — пар от котла, который тут же, в машине, топится. Хитро как-то Прокентий пар этот нагнетает до страшенного давления. Один раз напружную бочку разорвало, так думали, весь поселок с землею сравняет. Хорошо, что и так в землянках жили…

Таким порядком и двигаемся. Я с копейщиками в разведке, а Прокентий с машинистами — в машине бредут, упираются. Позади всех бабы с детишками — собачек, в три упряжки перевязанных, берегут. Опасно, конечно, ну да Бог милостив…

Одна только Зойка к Прокентию в Машину упросилась, весь поход клянчила — взял. Я давно примечаю, что она к нему клинья подбивает, глазки строит да вздыхает украдкой. Девка бойкая, от ухажеров отбою нет, а вот поди ж ты из всех мужиков выбрала этого хлюпика, дура…

Хотя, может, и не дура. Потому как если кто и спасет нас сегодня — так только Прокентий. Как же именно это спасение происходить будет, ни я не знаю, ни сам он, наверное.

Дома-то я с ним чуть не до драки спорил:

— Куда лезем?! А главное — за каким?! Ну, побьем мы лох-марей с косманами, ну прорвемся на Станцию, а потом что? Если они нашу планету так студят, значит, и на ихней такая же погода! Да еще зверья в тысячеро больше! Здрасьте, скажем, мы к вам жить прилетели! И что? На пороге же нас и поедят, как всех других поели!

Прокентий только плечами пожимал.

— А ты, дед, откуда знаешь, что их поели?

— Так ведь не вернулся ни один!

— А зачем им возвращаться? Может, там тепло?

— Кому тепло?! Лохмарям? Да им только мороз подавай! Чем лютее, тем лучше!

— Вот именно, — кивал Прокентий. — Может быть, это обмен. У них ледниковый период кончается, климат теплеет. Стада вымирают. Вот они и нашли замерзающую планету. А нам в обмен — свою.

— Ни хрена себе — стада! — горячился я. — Почему же ихние стада нас жрут?!

Но у Прокентия на все ответ припасен.

— Мы их тоже жрем. Двум поселкам бывает трудно друг с другом договориться, а тут — две планеты! Но я думаю, в конце концов, договоримся. Только нужно встретиться… Может быть, они вообще не знают, что здесь кто-то еще остался. Может, все земляне давно живут у них, припеваючи, города строят…

Как он это сказал, так я сразу подумал: Алёна! А, может, я, и правда, рано схоронил ее? А вдруг еще когда-нибудь… В общем, поймал меня Прокентий на удочку. Заразил надеждой. Хоть и слабенькой, мерзлой, как свет от нашего солнышка, а все-таки надеждой. И не пойди он сам в поход, я бы один пошел. Думаю, и каждому в поселке он что-то такое сказал. Все пошли. До единого. И что бы теперь с нами ни случилось — обижаться не на кого…

Однако и зевать нечего. Ишь, размечтался! Моё дело охотничье — следы разбирать. А следов-то и не видать. Где ж стада инопланетные? Неужто иссякли? Вот было бы кстати. Но стой-ка… А ну как и Станции уже нет? Очень просто. Перегнали хозяева последнюю партию, переехали сами, да и разобрали агрегат за ненадобностью? Вот это будет концерт!

Я даже шагу прибавил — так забеспокоился. Хоть не часто приходилось в городе бывать, однако заблудиться тут трудно — улицы кольцами идут да спицами. Идем на юго-восток, холмы вдоль дороги с двух сторон, значит — Ленинградский проспект. По приметам — уж Белорусскую прошли, впереди Садовое кольцо. Где же Станция? Разобрали!

Дорога вниз пошла, вон впереди и увал большой — стена кремлевская. Но над ней — ничего. Снега кругом нетронутые. Давным-давно тут живой души не было, ни земной, ни пришлой. Никто нас не ждет, чтоб на теплую планету спасать. Что же это будет теперь? Что я людям скажу?! Привел из голодных краев в мертвую землю!

Оборачиваюсь к Витьке. Смурной идет, только глазами по сторонам стреляет сторожко, опасается. Невдомек ему, битому, что главная-то беда, похоже, уже стряслась.

— Такие-то дела, Витюня, — в первый раз после Речного я с ним заговариваю. Чего уж теперь строжиться? Без того ему досталось. — Обмишурились твои знакомцы. Зря торопились, душегубством себя поганили. Все равно опоздали.

Заволновался Витька.

— Как опоздали?! Кто тебе сказал?

— Сам смотри, — киваю. — Вот она, стена кремлевская. Тут и станция была, высотой до неба. Всему свету известно. А теперь нет ее. Видать, поздно мы хватились…

Молчит, соображает. Хлопает ресницами обындевелыми — то на меня, то на снежный увал впереди.