Олег Дивов - «Если», 2016 № 04 (247)

Около 100-40 тыс. лет назад сформировались основные ноу-хау, позволявшие обеспечить максимальную эффективность палеолитической экономики: охота на как можно более крупную добычу; в рамках предпочитаемого вида — охота на молодняк; специализация на 1–3 видах, позволяющая отточить охотничьи навыки до автоматизма. При этом промысел велся без попыток нормирования, в любые сроки, включая сезон выкармливания и размножения. Вряд ли стоит уточнять, что это никак не способствовало выживанию промысловых видов. Однако ситуация оставалась терпимой, пока среда сохраняла стабильность, а охотой занимались примитивно оснащенные и не слишком «креативные» эректусы и неандертальцы.

Тем временем на Евразию надвигались люди современного типа. Начав свой победоносный марш около 40 тыс. лет назад, они немедленно вызвали первую, пока локальную волну вымирания. Причины этого были прозрачны — сохранив охотничью этику предков, они значительно усовершенствовали орудия и тактику охоты. Итог впечатлял. Так, у подножия обрыва рядом со стоянкой Солютре найдены останки от 50-100 тыс. диких лошадей. Близ стойбища Амвросиевское кострище найдены следы гигантской единовременной бойни — тысячное стадо зубров было загнано в овраг и полностью перебито.

В случае избирательной охоты кроманьонец демонстрировал уже знакомые нам предпочтения. Так, из 109 мамонтов, найденных на стоянке Межирич на Украине, молодняк составлял 83–85 %, а старые животные отсутствовали. При этом факторами давления являлся не только прямой «террор». Как минимум, существенное значение имело выжигание растительности, отпугивание от водопоев и пастбищ, разрыв ареалов.

Между тем горы добычи, сытость и относительный комфорт стимулировали рост населения, гораздо более быстрый, чем принято считать типичным для палеолита. По некоторым оценкам, в благоприятных условиях общины могли увеличиваться на 1,4 % ежегодно и удваивать свою численность за 50–70 лет. Неплохой иллюстрацией этого тезиса является история заселения Америки — изначально весьма немногочисленная волна переселенцев смогла в весьма сжатые по «доисторическим» меркам сроки (порядка тысячи лет) освоить 41,5 млн квадратных километров, при этом параллельно в Северной Америке исчезло 75, а в Южной 80 % мегафауны.

Рост населения и быстрый, по меркам каменного века, технический прогресс в сочетании со своеобразной охотничьей этикой привели к тому, что первые признаки кризиса мегафауны обозначились еще до конца ледникового периода. В Австралии она была в основном истреблена ДО перестройки климата. Популяция мамонтов в Западной Европе резко сократилась уже 30 тыс. лет назад на фоне практически неизменных условий. Массово истребляемый пещерный медведь исчезает на Урале 25 тыс. лет назад, в Европе — тотально — 22–24 тыс. лет назад, причем совершенно независимо от конкретного ландшафта. Еще раньше — 28 тыс. лет назад — исчезает пещерная гиена, у которой, вероятно, не брезговали отбирать добычу. Выжившие виды ощутимо уменьшаются в размерах — довольно обычное следствие давления на популяцию. Затем наступила резкая смена климата, обрушившая популяции системообразующих для мамонтовой фауны животных, — и комбинация охотничьего прессинга и климатических колебаний оказалась фатальной.

Однако какое отношение имеет истребление мегафауны к радикальной смене ландшафтов и как вообще могли существовать плодородные тундростепи на месте нынешних биологических пустынь?

Нюанс в том, что травоядные не только используют растительный покров, но и в значительной степени его формируют. Скажем, запрет на выпас скота в Окском заповеднике без адекватной замены привел к довольно своеобразным результатам. Не съеденная и отмершая трава уплотняет дернину, ухудшая водопроницаемость почвы. Избыточное увлажнение и недостаток кислорода еще более замедляют разложение растительных останков — в результате на бывшем лугу формируется торфяной горизонт. Переувлажнение еще более усиливается, формируется знакомый покров из мхов и лишайников. В конечном итоге луг превращается в болото — за 80 лет существования заповедника их площадь увеличилась на 10 %. Крайне удачный опыт — если основной целью заповедника было сохранение популяции комаров, а не восстановление естественного ландшафта. Это простейший пример — часто взаимосвязи намного сложнее.

Теперь вернемся в плейстоценовую тундростепь. Итак, что превратило холодные и достаточно сухие приледниковые ландшафты в северный эквивалент саванны?

Во-первых… Солнце. Летом в северных широтах длинный день зачастую с лихвой компенсирует все остальные недостатки. Как ни странно это звучит, тундра летом получает больше солнечной радиации, чем саванна.

Во-вторых, вода. При очень небольшом количестве осадков зона вечной мерзлоты использует ее весьма экономно. Мерзлотный горизонт препятствует просачиванию влаги, удерживая ее в поверхностном слое, и при этом, подтаивая, поставляет ее дополнительно. В то же время низкая температура почвы препятствует испарению. Если на поверхности «губка» из мхов и лишайников, результатом становится торфообразование и заболачивание. Однако если там злаковая степь, то избыточное увлажнение может быть сброшено интенсивным «биогенным» испарением.

Однако, как мы помним, для того, чтобы избежать заболачивания, необходимо, чтобы к флоре прилагалась соответствующая фауна. Мамонтова фауна была как раз такой. Тундростепное разнотравье успешно выедалось, а минеральные вещества и переработанная органика немедленно возвращались в почву. При этом роль мамонтов с их весьма разнообразной диетой здесь сложно переоценить. В итоге соблюдались условия для воспроизводства степной растительности — при достаточном питании быстро растущие цветковые растения надежно вытесняют лишайники и мхи.

Зимой гигантские травоядные, легко взламывавшие наст и разгребавшие достаточно глубокий снег, обеспечивали своим спутникам, до грызунов включительно, доступ к запасам «сена».

В лесной и «потенциально лесной» зонах мамонты и шерстистые носороги играли ту же роль, что и в современной Африке, разреживая леса, прокладывая тропы и формируя мозаичный ландшафт, где лес чередовался с участками лугов и степей. Кроме того, травянистые растения на хорошо удобренной почве сами по себе подавляют рост сеянцев кустарников и деревьев.

Так формировались тундростепи и лесостепи плейстоцена. Истребление мегафауны закономерно с ними покончило. Дело не только в прямом «сверхубийстве» — по-видимому, большинство копытных не могло существовать на территориях с относительно серьезным снеговым покровом без «мамонтового зонтика»; в итоге, например, резко сократился ареал овцебыков и яков. Леса из «парковых» с обширными «мамонтовыми» полянами превратились в сомкнутые, где выживание крупных травоядных, за редкими исключениями, затруднено. При этом речь не только о средних широтах — так же формировалась сельва в ее нынешнем виде. Иными словами, так называемые «девственные леса» — это типичный антропогенный ландшафт, точно такой же, как и тундра. В опустынивании Австралии, возможно, решающую роль сыграло не истребление мегафауны, а массовое выжигание растительности охотниками. Таким образом, ландшафты едва ли не большей части суши и 2/3 территории России — это результат древней и рукотворной катастрофы. Ей же мы обязаны крайне обедненной фауной, что особенно характерно для северных широт.