Кристина Пурда - Каникулы на Аляске

Мужчина обрадовался, словно ребенок. Голос Анны доносился справа, и он не мог ее видеть полностью из-за нескольких металлических бочек, стоящих футах в восьми от него. Роберт почувствовал, как силы вновь возвращаются к нему.

— Я здесь, милая! Ты, как, в порядке? — Его голос прерывался от волнения, но, тем не менее, не мог скрыть огромной радости.

— Что случилось… с нами? — Вяло пролепетала женщина. Очевидно, ее рот был пересушен, и слова давались с большим трудом.

Роберт хотел, было, придумать какое-нибудь подходящее объяснение случившемуся, однако ничего вразумительного не приходило ему на ум.

Они, в конце концов, далеко не дети, и как бы ему ни было жаль травмировать психику Анны, ей все равно придется узнать правду.

Поэтому он справился со своими эмоциями, и мягко, но в то же время решительно сказал:

— Анна, милая, к сожалению, случилось то, чего мы так опасались все это время. Мы… мы с тобой в плену у этих негодяев. — Роберт выждал паузу, чтобы услышать реакцию Анны. Ему было, ужасно жаль, что он втянул ее в эту историю. — Проклятье! Если бы он не вернулся в Нью-Йорк. Не бросил бы Майкла. Если бы… — Слабый стон Анны, прервал его самобичевание.

— Дорогая, ты слышишь меня? — Вновь повторил Роберт обеспокоенным голосом.

— О каких негодяях ты говоришь? — едва слышно спросила Анна.

— Как о каких? — удивился Роберт. — О тех, что охотились за нами и за тарелкой последние 48 часов.

— За тарелкой?! Роберт, господи, ты, о чем?

Мужчина не на шутку испугался.

— Анна, ты что, ничего не помнишь?

— Я, я… кажется, нет. — Анна тяжело вздохнула. — Я ужасно себя чувствую, Роберт. Все тело болит, кружится голова. Господи, что со мной? — В страхе проговорила она. Роберт про себя отметил, что как бы там ни было, но раз к Анне вернулась ее нормальная речь, и она вновь чувствует свое тело, то самое страшное позади.

Оказаться одному в середине семидесятых, в таком фантастически большом городе как Нью-Йорк с количеством жителей более десяти миллионов человек, количеством улиц, домов, магазинов, автомобилей, не поддающимся исчислению, немного страшно любому европейцу, не говоря уже о человеке, который последние шестьдесят пять лет своей жизни хотя и провел в бесконечных путешествиях, но был ограничен компанией из трех таких же скитальцев, как и он сам.

Центральная часть города, знаменитый Манхеттен, обрушивается на гостя Нью-Йорка все сокрушающей на своем пути лавиной, состоящей из бесконечно спешащих людей самых разных оттенков кожи и национальностей. Лавиной из ни на секунду не прекращающегося гула сотен тысяч всех на свете марок машин, снующих в самом большом на Земле лабиринте из небоскребов, поражающих воображение нормального человека. Но не все так страшно и безнадежно даже здесь, в цитадели современной архитектуры и урбанизации. Здесь полно относительно тихих, старомодных улиц, с домами постройки конца девятнадцатого, начала двадцатого столетия, с зелеными уютными скверами и парками с лужайками и множеством удобных и красивых скамеек и фонарей. Здесь, среди ветвей, даже весьма немногочисленных, но ухоженных деревьев можно встретить непоседливых белок, работящих дятлов, стрекочущих сорок, и даже свободно гуляющих енотов.

Прогуливаясь по таким улицам, с узкими фасадами домов, обильно украшенных лепными фронтонами и карнизами, скульптурами и барельефами, пилястрами и оконными арками самых различных форм и отделки, кажется, что оказался на сто — сто пятьдесят лет в прошлом. И только автомобили, вместо конных экипажей, да современная одежда прохожих, напоминают о сегодняшнем времени.

…В тихое погожее сентябрьское утро, когда приятно и ласково грело осеннее солнце, и было неслышно порывов ветра с атлантического побережья, на тихую 107 улицу Нью-Йорка свернуло такси. Проехав между рядами красивых классических старинных домов, такси остановилось у пятиэтажного дома с узким фасадом, на котором едва помещалась одна входная дверь и окно. Прямоугольные окна второго и третьего этажей, были защищены белыми решетками с незатейливым, но элегантным рисунком. Нижнее же, арочное окно, украшала красивая объемная решетка с коваными элементами. Из автомобиля, расплатившись с водителем, вышел высокий смуглокожий мужчина, с красивыми голубыми глазами, лет пятидесяти на вид. Одет он был в светло-серый костюм модного покроя и белоснежную сорочку без галстука. В руках он держал довольно длинный, закрученный в трубу сверток, обернутый в подарочную упаковочную бумагу, и перевязанную белой шелковой лентой. Остановившись у невысоких гранитных ступенек, мужчина прочитал на висевшей на стене, справа от массивной деревянной входной двери, табличке, надпись:

«Музей Николая Рериха, Нью-Йорк».

В небольшом, но удивительно уютном холле, отделанном белыми деревянными панелями и стенами, выкрашенными белой краской, посетителя встретила молодая женщина, и, узнав о цели визита, любезно предоставила ему полную свободу. Мужчина попросил разрешения, чтобы его объемный сверток мог подождать в каком-нибудь укромном месте, пока он познакомится с работами мастера. Так как в то время угрозы террористических актов были не актуальны, и мужчина внушал доверие, его просьба была любезно удовлетворена.

— Экспозиция музея расположена на первых трех этажах здания. Вы у нас сегодня первый посетитель. Можете располагаться и чувствовать себя как дома. Если Вам понадобится моя помощь, я буду рядом. — Нэвал поблагодарил радушную работницу музея, и сразу направился к картинам великого мастера, висевших практически на любых свободных участках стен.

Как давно мечтал этот человек, оказаться вновь, во власти магических полотен художника, как и он, безгранично влюбленного в величественную, гордую и неповторимую красоту Гималаев и Тибета! Как и он, знающий об этих малоизведанных местах не понаслышке, а прожив там многие годы. Как и он, прошедший по трудным высокогорным дорогам и тропам многие, многие мили. Как и он, искавший загадочную и мифическую страну Шамбалу. И, как и он, нашедший её! С той лишь разницей, что Шамбалой великого художника, оказалась поэзия и симфония его гениальных холстов, открыв которую, Н. Рерих подарил ее, свою Шамбалу, миллионам людей. Шамбала, же, найденная и открытая Нэвалом, по злой воле безумных людей, так и осталась скрытой от всех. А теперь и вовсе, перестала существовать.

Даже в холле первого этажа, где площадь стен была весьма ограничена, находилось несколько десятков полотен. Некоторые Нэвал хорошо знал, другие же, видел впервые. Здесь были выставлены картины на исторические и религиозные темы, но больше всего Нэвала завораживали и восхищали изображения гор и гималайских пейзажей. Рериховские горы словно парили между землей и бескрайним небом. Причем небо на его полотнах было то лазурное, то бирюзовое, то темно-голубое, то бледно сиреневое, а то и вовсе ультрамариновое, с искрящимися, словно живыми звездами. Красота же гор и хребтов, скал и камней, ущелий и горных озер, раскрашенных мягкими красками заката или лучезарным светом восходящего солнца, ошеломляла и заставляла задуматься. Задуматься о том, какой же величайший художник-творец создал эту божественно прекрасную Землю!! И как человеческий гений смог перенести на кусок ткани изображение горных вершин, долин, облаков, сделав их еще прекраснее!