Кристина Пурда - Каникулы на Аляске

На второй этаж вела неширокая деревянная лестница со ступенями, покрытыми темно-вишневым прозрачным лаком. Здесь, в холле, Нэвала встретила композиция, состоящая из трех картин. В центре, на высоте глаз, висело полотно, в котором художник использовал все оттенки голубого и синего цвета. Еще немного сиреневого и светящегося, словно неоновый свет, белого. По бокам от центрального полотна, стояли на невысоких белых коробах-подставках две большие, в человеческий рост картины. Копия, одной из них, та, что была слева, написанная самим Нэвалом, украшала комнату отдыха, расположенную за восемь тысяч миль от Нью-Йорка, в небольшой хижине на необитаемом острове. Картину эту великий художник назвал «Песнь водопада». Это была любимая картина Нэвала, да и все его друзья, ее тоже очень любили. Чем же так запала в душу человеку, прибывшему с другого конца мироздания, эта картина? Внимательно всматриваясь в оригинал, Нэвал начинал понимать, что явно декоративное, стилизованное изображение восточной женщины, держащей в руках цветок лотоса и стоящей на камне у подножия струящейся каскадами воды водопада, производило совершенно реальное впечатление. И, казалось, она не написана маслом, а тонко и виртуозно исполненной мозаикой из самых невероятных по красоте самоцветов. Картина, казалось, была живой, с нереально точно изображенной водой, камнями, скалами, и необычайно колоритным, сказочным сюжетом. Только здесь, в музее художника, стоя в шаге от этого полотна, Нэвал понял, насколько богаче и талантливее оригинал от его копии, сделанной по репродукции с одной из книг о Н. К. Рерихе. Придя немного в себя, Нэвал двинулся дальше, подолгу останавливаясь у полотен с изображением Гималайских и Тибетских пейзажей. Грани снежных вершин, контуры горных хребтов светились и вспыхивали отблесками утренней зари или лучами яркого дневного солнца. А в композициях, изображающих горный мир ночью, серебристо-голубой лунный свет скользил по очертаниям пиков и ледников, наполняя их мистической таинственностью и загадочностью. У одного такого полотна Нэвал задержался дольше, чем у других картин. Воспоминания об истории почти пятидесятилетней давности перенесли его в начало холодной зимы 1927 года на Тибетское плато Чантанг. Тогда, найдя потомков своих предков в небольшой горной долине Восточного Тянь-Шаня, Нэвал после свадьбы Раджива и Ноэллы вернулся, наконец, к своим друзьям в свою резиденцию, расположенную посреди Тихого океана. Но информация, полученная им от Элана в ночь накануне прихода в долину, не давала Нэвалу покоя и отдыха даже на фоне пальм, золотого песка и умиротворяющего прибоя голубой лагуны маленького острова. Командор поведал тогда Нэвалу о том, что Шамбалу в тот момент искали еще одни люди. И их экспедиция прошла настолько близко три года назад от южных хребтов Тянь-Шаня, скрывающих своими снежными стенами горную долину, что просто чудом не наткнулась на потомков загадочной страны. Правда при этом той экспедиции пришлось бы забраться за высоченные пики горных цепей и идти маршрутом, которым прошли три года спустя Нэвал и Раджив. Кроме того, экспедицию, которую возглавлял великий русский художник Николай Рерих, на каждом шагу подстерегали банды местных разбойников, как голодные шакалы, рыскающие по огромной территории Северо-Западного Китая… Уже через неделю Нэвал уговорил Элана вернуться в Тибет и найти караван человека, перед картинами которого он сейчас стоял сам. Напасть на след экспедиции прошедшей тысячи миль по пустыням и горным перевалам, долинам и нагорьям, оказалось нелегко. Но несколько дней поиска и несколько остановок привели команду Элана на высоченное плато Чантанг, затерянное среди бескрайних горных массивов Тибета. Здесь, у склонов невысокой скальной цепи, уже больше месяца стоял палаточный лагерь экспедиции, которую не пропускали в столицу Тибета Лхасу, отряды тибетских ополченцев.

…Нэвал вздохнул и перешел к следующей картине, на которой было изображено синее, будто плоский отшлифованный сапфир горное озеро в оправе из белого золота заснеженных вершин. Пейзаж был суровый и на озерные берега картины опускался вечер, неся колючую холодную зимнюю метель.

…Такая же, начинающаяся вечерняя метель встретила Нэвала, когда он во второй раз за день вошел в палатку офицера ополченцев, стороживших караван странного посольства, стремившегося пробиться в резиденцию главного ламы Тибета. Палатка начальника охраны была зимней, утепленной шкурами яков. У боковой стены, сложенной из камня, стояла настоящая чугунная печь, в которой весело гудели сухие дрова, наполняя внутреннее пространство временного жилища и светом, и теплом. За маленьким походным столом сидел хозяин палатки, завершая свою небогатую вечернюю трапезу. Нэвал остановился у порога и протянул офицеру небольшой сверток. Тот ловко вскочил на ноги и, взяв подношение, развернул белую холщовую ткань. На его ладони лежал новенький многозарядный «Маузер» С -96, пахнущий оружейной смазкой. Тибетец, молча, взял в правую руку увесистое оружие, и направил его в дальний конец палатки, словно там притаился невидимый враг. Щелкнув языком, он повернул голову в сторону гостя и расплылся в довольной улыбке. Тут же перед его глазами появилась картонная коробка с сотней боевых патронов 7,63 мм к немецкому легендарному пистолету. Старший офицер охраны, взяв коробку и оставшись довольным, закивал головой и жестом пригласил гостя пройти к огню. Затем он сунул «маузер» за пояс и, подхватив меховую теплую одежду, выскочил на улицу. Через несколько минут в матерчатую, подбитую теплым мехом дверь палатки вошел невысокий человек в тибетской верблюжьей шапке и черной меховой шубе. На вид ему было за пятьдесят, но старила его скорее

длинная седая китайская борода. Его живые, подвижные глаза с интересом смотрели на незнакомца, с которым его оставил наедине начальник сторожившего их отряда тибетцев…

Нэвал оторвал свой взгляд от картины и повернулся к выходу в следующий зал. Там никого не было и он мог снова побыть наедине с картинами великого мастера, переносившими его сквозь десятилетия в холодную декабрьскую ночь. Он помнил каждое слово художника, сказанное в тот вечер. Помнил его необычайное удивление и даже изумление, настороженность и недоверие, звучавшее в голосе начальника этой странной экспедиции. Нэвал помнил, как расширились глаза маэстро, когда, он подвинул к ногам художника большой рюкзак, наполненный чаем, кофе, консервами, и даже фруктами. Он помнил, как благодарил Рерих своего неожиданного друга за несколько мешков провизии, которые стояли на санях у входа в палатку начальника охраны, который любезно согласился сделать исключение и разрешил передать такие необходимые съестные припасы, фактически голодающим членам экспедиции. Нэвал вспомнил последние слова перед прощанием с художником: