Генри Олди - Один плюс один

Двадцать градусов в тени,
Чайки ссорятся горласто,
Здравствуй, майский Партенит,
Принимай, дружок, фантастов.

Солнце катится в зенит,
Рыжий кот зевает нагло,
Здравствуй, майский Партенит…
Потолкуем с глазу на глаз?

Бултыхайся, не тони,
Правь кривые оборотцы —
Здравствуй, майский Партенит,
Научи, дружок, бороться.

Всяк себя Стругацким мнит,
Всяк себя в Уэллсах числит —
Здравствуй, майский Партенит,
Нам бы шелуху почистить.

Не характер, а гранит,
Не талантище, а гений —
Здравствуй, майский Партенит,
Место дивных сновидений.

Прелесть розовых ланит,
Кисть свежа из-под манжета —
Здравствуй, майский Партенит,
Подскажи финал к сюжету.

В ухе третий день звенит,
Пульс зашкалил у Олега —
Здравствуй, майский Партенит,
Убери на пляж коллегу.

Воздух без вина пьянит,
А с вином пьянее втрое —
До свиданья, Партенит,
Вспоминай своих героев…

Не надо классику пенять —
Умом Россию не поднять.

У попа была собака,
У раввина — пес.
Как-то раз случилась драка,
Пострадала песья срака
И собачий нос.

Поп в обиде взял кадило,
Ребе — куль мацы.
Хрясь! — по пейсам угодило,
Хрясь! — по рясе заходило…
Оба мертвецы.

Над попом да над раввином
Блекнут небеса.
На надгробьях пес невинный
Надпись написал,

И с тех пор, как под конвоем,
В полночи кривой
Бьются вечно эти двое
Под собачий вой,

И когда иссякнет сила,
Стихнет звон мечей,
То как раз придет Мессия,
Но неясно, чей.

Обожатель изящных искусств
Сел посрать под сиреневый куст,
Но душиста сирень,
И злодейка-мигрень
Оказалась ужасна на вкус.

Жил да был непреклонный эстет,
У него был свинцовый кастет,
Глядь — навстречу фантаст,
И спесив, и горласт…
Побеседовали тет-а-тет.

Инженер человеческих душ
Не как мальчик писал, а как муж,
Все строку за строкой,
Гонорары — рекой,
И прекрасен, как дьявол, к тому ж…

Член Союза писателей был
Идиот, полудурок, дебил,
Но имел документ,
Что он интеллигент…
Документ тот он страстно любил.

Дети литературы большой
Все закидывались анашой,
А кто был при бабле,
Тот сидел на игле
И летал вдохновенной душой.

…а во первых пишу Вам строках,
Что останусь, как гений в веках.
По причине такой
Ухожу на покой —
Поносите меня на руках…

Раз собравшись, властители дум
Заметались в тяжелом бреду:
Им привиделся ад,
Где они голосят —
Кенгуру, марабу, какаду…

На ток-шоу собрался гламур,
Весь расписанный под хохлому,
А ведущий — ужель? —
Был расписан под гжель.
Вот уж точно икалось ему!

Жил критический сюрреализм,
Продавец очистительных клизм,
Он смотрел на людей,
Как на тени идей,
А на жизнь, как на чей-то каприз.

Некий критик, приятен и мил,
Графоманов без страха громил —
Как завидит роман,
Так кричит: «Графоман!
Подь сюда…»
И по заду плетьми!

Как-то раз я давал интервью
Про великую жизнь свою,
А прочел результат —
Мол, я глуп и носат,
И грозил, что кого-то убью…

Некий техноромантик сказал,
Что он видел разумный вокзал —
Тот светился во тьме,
Был себе на уме,
И струилась по рельсам слеза.

Я никогда не убивал.
Ни кое-как, ни наповал,
Ножом в печенку не совал,
И пулею — в затылок.

Не резал глотки часовым,
Не шел с секирою «на вы»,
И волком на луну не выл,
Подкрадываясь с тыла.

Я никогда не пел с листа,
Вот под перцовку — как с куста,
А ноты — верно, неспроста,
Меня лишили слуха.

И завитой скрипичный ключ
Скрипит в гортани, остро-жгуч,
Смеется: «Парень, не канючь!
Медведь тебе на ухо!»

Я никогда не спал с Бриджит,
Не научился мирно жить,
Не я — «Над пропастью во ржи»
Не я — творец Устава,

Я очень много — никогда…
Ну что ж, простите, господа.
Пускай ушла в песок вода,
Пускай песок в суставах,

Но если стану вспоминать —
В гробину-бога-душу-мать! —
Когда и с кем ложился спать,
Как фильтровал базары,

Куда пешком ходил «на ты»,
При ком и где вертел понты,
И не боялся темноты…
Не кончу и до завтра!

Жил на свете Авдей —
Ортодокс-иудей,
Был обрезан, кошерен, пейсат.
Рядом жил Моисей —
Окинавский сенсей,
С макиварой творил чудеса.
Дальше жил Нгуен Нах —
Православный монах:
Четки, ряса, подрясник, клобук.
И еще Абдалла —
Сатанист-вурдалак,
До заката дремавший в гробу.
Жил там Джошуа Смит,
Злостный антисемит,
Из евреев варивший шурпу,
И его младший сын,
Завивавший усы —
Каждый ус был подобен серпу.
Жил еще эфиоп —
Покоритель Европ,
Бич столиц, афрокосмополит,
И старик-папуас —
С юных лет летчик-ас
(Кого хочешь мечта окрылит).

Так и жили они,
И дружили они,
И единому делу служили они —
Чтобы вышел в финал
Интернационал!
Остальное — не наша вина.

Звездолет подарил мне мой друг Люцифер
И одно золотое с рубином кольцо,
Чтобы мог я взлетать в ад космических сфер
И увидел планет грозовое лицо.

Звездолет фыркал дюзой, бронею звеня,
Звал умчаться стрелою в далекую цель,
И я верил, что космос простерт для меня,
Что звезда — как рубин на прекрасном кольце.

Галактический волк, астероидный лев,
Тягой к странствиям дальним навылет пробит,
Я рыдал на Венере, от грез захмелев,
Я смеялся на Марсе, трезвея от битв.

За пределами разума — хохот и плач,
Но судьбу выбирать мы отнюдь не вольны,
За границы познанья я ринулся вскачь
И увидел там деву со взглядом Луны.