Генри Олди - Один плюс один

Говорю вам, как старому другу,
Вас нисколько ни в чем не виня:
Мне — в Нью-Йорк, вам — к Полярному кругу…
Я спешу, извините меня!

Мы когда-нибудь встретимся снова,
Кто — копейкой, кто — центом звеня,
Я — проездом с Канар, вы — с Ростова…
Я спешу, извините меня!

Над равниной прохладою веет,
В зарубежные дали маня,
Патриоты в цене на Бродвее…
Я спешу, извините меня!

Может быть, вы раскаетесь позже,
На карьере лопатой звеня,
Слыша эхо из Бельгии с Польшей:
«Я спешу, извините меня!»,

Замолчите, не надо, не спорьте,
На судьбу уже поздно пенять…
Я звоню вам из аэропорта,
Я спешу, извините меня!

Не пашу я и не сею,
Все страдаю за Расею,
От ее забот лысею,
От ее скорбей грущу.

Не вагоны разгружаю,
Не детишек я рожаю —
Беспокойство выражаю
И в грядущее тащу.

Не по щучьему веленью,
Не по волеизъявленью,
Я борюсь с душевной ленью,
С надругательством судьбы —

Я бы как бы весь бы встал бы,
Я бы как бы всем бы дал бы,
Я бы надолбы да дамбы,
Я бы эх бы да кабы,

Мне бы, значит, зов трубы —
Уж я вам бы напахал бы!

Допустим, ты — пришелец жукоглазый,
Со жвалами, в хитиновом покрове,
Рожденный на планете Ыбламаунт
В созвездии Нелепо-ли-намбяше,
И, ветром галактическим несомый,
На био-крио-трио-звездолете
К нам в мегаполис тупо залетевший,
Как залетает дура-малолетка,
Поверив ослепительному мачо.

Допустим, ты родился при Иване
Не Грозном и не Третьем — Годунове,
Хоть никаких Иванов Годуновых
В истории отнюдь не наблюдалось,
А тут, гляди, взяло и наблюлось.
И с этой исторической развилки,
Чудес в ассортименте стартовало:
Отечество без каверз процветает,
Америка накрылась медным тазом,
И в космос полетели москали.

Допустим, ты — король подземных эльфов,
Гномья лесного принц и канцлер орков,
Ты — посох мага, ты — топор героя,
Ты — болт из потайного арбалета,
И артефакт чудесный — тоже ты.
Вокруг тебя империи трясутся,
На кладбищах пируют некроманты,
Сражаются друг с другом кто попало,
А ты им и руки не подаешь,
Поскольку и велик, и бесподобен.

Допустим, ты — фантаст-недописатель,
Который допускает то и это,
Воображает множество безделиц,
Придумывает массу несуразиц
И кучу зарабатывает денег
Таким своим извилистым талантом.
Нет, денег мы, пожалуй, не допустим —
Уж больно фантастично допущенье.
Но в остальном…

Говорит Абраму Сара,
Исхудавшая с лица:
— Мне бы юного гусара,
Чтобы тройка у крыльца,
Мне б не скука-синагога,
А цыганский тарарам…
— Тарама будет много, —
Обещает ей Абрам.

Говорит Абраму Сара,
Располневшая с торца:
— Мне б лихого комиссара,
Мне б в кожанке молодца!
Маузер — не поц на идиш,
Продразверстка по дворам…
— Разверстаю в лучшем виде, —
Обещает ей Абрам.

Говорит Абраму Сара,
Разобидевшись в сердцах:
— Мне пиры бы Валтасара,
Ламца-дрица-оп-ца-ца,
Клеопатрины затейки
Да сады Семирамид…
— Чай допей да пропотей-ка! —
Ей Абраша говорит.

Говорит Абраму Сара,
Вся, как к Пейсаху маца:
— Да и ты еще не старый,
Если тронуть слегонца.
Что гусары-комиссары? —
Чистый цурес, стыд и срам,
Сексуальные корсары…
То ли дело мой Абрам!

У стиха с размером плохо,
Да и с рифмою беда,
Поздно плакать, поздно охать —
Не годится никуда.

Полумертвый, неглиже,
Ляжет он, как в гроб, в ЖЖ —
Приходите, тети-дяди,
Полюбуйтеся уже!

Кто к дебилам толерантен,
Тот однажды станет Буддой,
Доберется до нирваны,
Внидет в царствие небес.

Кто терпим к трамвайным хамам,
Обретет корзину счастья,
Станет чудом благовонным,
Подчинит себе астрал.

Кто душою к идиотам
Преклонится, не лукавя,
Тот познает сущность Дао
И прославится в веках.

Если спросите, откуда
Я узнал такие вещи,
Я отвечу: с детства знаю,
Ибо мне не повезло.

Ненавижу идиотов,
Не терплю трамвайных хамов,
Плохо отношусь к дебилам
И сержусь на дураков.

Раз я весь несовершенен,
На ножах с Великим Дао,
И не Будда я ни разу —
Значит, вот причина бед!

Четвертые сутки пылает граница,
Рассвет над Мордором и мрачен, и хмур,
Раздайте секиры, поручик Эльфицын,
Корнет Чародейкин, налейте здравур!

В преддверии боя сидим и вздыхаем,
Чего потеряли, того уже нет,
А в Мории нашей сидят Урук-хаи
И гномочек наших ведут в кабинет!

Взлетает над троллем ручная граната,
Хоронятся орки под каждым кустом…
Поручик Эльфицын, а может, не надо?
Зачем нам, поручик, шестнадцатый том?

Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
Во тьму уютного клозета
Он с головою погружен,

Укрыт от бури и волненья,
Спустив прелестные штаны,
Он ищет мига вдохновенья
В объятьях влажной тишины.

Явись, пленительная Муза!
Вспои Зевесова орла!
Лауреат и член Союза
Вчера пил водку из горла,

Ел трюфеля и ананасы,
Икрой закусывал коньяк,
И вот властителю Парнаса
Никак… Все поняли? — никак.

Увяли ямбы и хореи,
Переварились суп и плов,
Ушли арийцы и евреи,
Остыл желудок и апломб.

Поэт! В глухой тоске запора
Лови мучительность грозы,
Рожденье истин в недрах спора,
Вопль Амалфеевой козы,

Романтику ночной Гренады,
Тоску последнего «прости…»
Пускай не льется то, что надо,
Зато рекою льется стих.

Ах тоска, моя тоска
Нетривиальная —
Вижу, вот моя доска
Мемориальная,
Над подъездом — барельеф
С чеканной мордою:
Дескать, жил такой Олег,
Чем все мы гордые.

На доске стоит цифирь
Казенной прописью,
Пишут, был я пацифист,
Гулял над пропастью,
Кум — царю, министру — сват,
Лауреатствовал,
И бежал, поскольку свят,
Соблазна адского.

У подъезда тихий бомж
Сосет из горлышка,
Шепчет: «Боже-ж-ты-мой-бож,
Какое горюшко,
Я вот сер, немыт и сед,
Сосу крепленое,
А великий мой сосед…»
И — спит под кленами.

Вот стою я под доской,
Совсем растерянный,
Не замученный тоской
И не расстрелянный,
С виду, в сущности, живой,
Хотя потрепанный…
Кто ж так пошутил со мной,
Пидор гребаный?