Сергей Смирнов - Память до востребования [Фантастические рассказы и повесть]

Я сорвался и зверски его обругал. Он заваривал кофе и сделал вид, что не расслышал.

— Ты уже придумал, куда уходить? — спросил он, чуть кривя губы, но не от боли, нет — просто у него такая привычка: он кривит губы, когда разговор начинает его мало-мальски интересовать. — В управдомы? В монастырь? Куда? — допытывался он.

И тут я расчувствовался и забормотал всякую муру: хочу, мол, остаться самим собой. Вот только бы мои записи, диски — сгинули бы все разом, и пел бы я, мол, как древний бард какой-нибудь: только кому хотел и когда хотел.

— Разом не получится, — сказал Макс очень спокойно и уверенно. — Но устроить это можно.

Я перепугался до смерти. Даже дышать перестал. На минуту. Но ведь вы меня, наверно, легко поймете. Мы же современные люди. Старики Хоттабычи нам перестают сниться с первого класса. А тут вы… в шутку, в общем-то… заявляете, что продали бы душу черту за… дачу под Гурзуфом, к примеру. И вдруг — хлоп! — ваш лучший друг кривит губы и говорит тихо и вежливо:

— Пожалуйста! — И договорчик из кармана достает… на пергаменте, а кстати — скальпелек и гусиное перышко… ну и ватку со спиртом — как в процедурных — для дезинфекции пореза… А ведь с Максом-то у меня так и случилось!

— Успокойся, — сказал он, разливая кофе. — Будет тебе и белка, будет и свисток. Мы с ребятами все устроим. Но смотри не прогадай… Да не таращись на меня так испуганно. Душа мне твоя и задаром не нужна. Что у тебя за душой? Что ты есть без своих концертиков, оваций, дисков? Что-нибудь ты помнишь в жизни, кроме этого? С душой ты, мужик, продешевил. Тебя надули. Давным-давно… А я тут ни при чем.

Так серьезно со мною Макс еще не говорил. Хотя внешне он оставался таким же спокойным и равнодушным, как всегда, — закуривал медленно, сыр резал очень тонко и аккуратно, кофе прихлебывал с ложечки.

Я знал, что когда-то Макс тоже был влюблен в Ирину, но своими кривыми губами и «спектрами» быстро ей опротивел. На меня же Макс в обиде не был. Обижаться он, по-моему, вообще не умеет — слишком рационален для таких бесполезных чувств. И все же Ирину он, кажется, жалел… честно.

Я связал его философское настроение и мою с Ириной ссору и не ошибся. Макс, устраивая покрасивее кусочек сыра на бутерброде с маслом, обозвал меня последней скотиной и объяснил, что души во мне нет, раз я мучаю Ирину, которой и ногтя не стою, своей дешевенькой гордостью, а сам тщусь не замарать свой талантик о какого-то холуя на «Жигулях». Не замарать! Вот потеха-то! Это после того, как в течение шести лет продавал себя по самым занюханным эстрадкам, где пустые бутылки по углам катаются… Да, кстати, про бутылки — это Макс придумал.

Он еще много чего сказал, но у меня в одно ухо влетало, а в другое вылетало. Я привык относиться к увещеваниям Макса, как… к вентилятору: включил — расслабился — выключил… Ему я тоже служил какой-то занятной игрушкой. Мы друг друга стоили.

Про его предложение я уже успел забыть, а он кончил тем, что снова пообещал мне помочь избавиться от всех моих записей и дисков — только чтобы доказать мне, какое я ничтожество и что за душой… точнее, вместо души — у меня ничего, кроме этого хлама, и нет. «Валютчик» с «Жигулями» и золотой печаткой не выходил у меня из головы, и мы ударили по рукам.

Через неделю Макс явился ко мне со своими дьявольскими изобретениями. Он показал мне блестящую штучку, величиной с абрикос, и железную штуковину побольше, напоминающую «фен».

— Тебе все равно не понять, как оно работает, — сказал Макс. — Объясняю популярно. Это — глушители. Они настроены на спектр твоего голоса. Вот этот маленький — автоматический, для теле- и радиотрансляций и для любых магнитных записей. Мои друзья установят его на телебашне. Работает универсально: напрямую, через спутники, через ретрансляторы. Стоит кому-нибудь сунуть кассетку с твоими записями в магнитофон и включить — сразу возникнет эффект стирания. Ну, с телевидением и радио — совсем просто… А вот это, — Макс протянул мне «фен», — для дисков. Дальнобойность — двести километров. Это — весьма хитрый виброизлучатель, избирательного действия. Он уничтожает диски с твоими записями. С ним тебе придется покататься по Союзу… Неплохо бы — и по загранице. Тебя ведь, кажется, куда-то экспортировали?

Я верил и не верил. Согласитесь: фантастика, да и только! Максу бы патент взять — на весь мир прогремел бы. А он вот безделушку смастерил, а насчет авторских прав — отмахнулся:

— Не твое дело.

Я вытащил из конверта свой последний диск-гигант. По спине пробежал холодок.

— Ты под него на стол газетку подложи, — посоветовал Макс. — А то придется пылесос доставать.

Газетку так газетку… Взял Максов «фен» — прямо как «маузер» какой-нибудь или «смит-вессон». Навел его на диск. Сердце запрыгало, в коленках — дрожь. Стою не дышу.

— Валяй — нажимай курок, — весело скомандовал Макс.

Я и нажал… Ничего как будто не случилось. Я, честно говоря, что-нибудь вроде выстрела ожидал. А звука никакого — от тишины даже в ушах зазвенело. И диск будто бы так и остался лежать на газетке. Но вот Макс начал складывать ее, и он вдруг стал сужаться и весь ссыпался в складку мелкой крошкой.

— Вуаля! — объявил Макс, комкая газету. — Вот тебе и «русская рулетка».

А я потом облился. И сразу будто легче мне стало дышать, словно вышел утром, зимой, на морозец. Достал другой диск. Сборник. Там мой шлягерок — в серединке. Щелкнул в него — и кольцо моей песенки превратилось в порошок. Из диска-гиганта получился бублик и маленький диск.

— Только к виску не приставляй, — деловито сострил Макс.

Я навел «фен» на соседний дом.

— Захватит всю стену, — сообщил Макс.

Что я чувствовал в эту минуту? Наслаждение охотника, выследившего наконец добычу? Не знаю. Что-то вроде этого.

Я снова спустил курок… Я с наслаждением представил себе удивление владельцев моих дисков — скоро они обнаружат в цветастых конвертах кучки черного порошка. То-то же! Как я от вас удрал! И от бабушки ушел, и от дедушки ушел… Веселился до ночи — щелкал на все стороны света.

Через три дня показал свою силу «адский абрикос». По телеку шла «Утренняя почта», а мы с дружками скучали перед экраном и соображали, как поднять себе настроение после вчерашнего. Вадик подоспел вовремя… Только наше настроение поднялось, как объявили мой выход. Дружки важно перемигнулись и полезли ко мне — поздравлять. Я же был рассеян, отвечал невпопад: ждал дьявольский фокус. Весь подобрался, напрягся и чувствую: холод внутри поднимается, как бывало со мной перед самыми первыми выступлениями. Дружки уставились в телевизор, как карпы, — ухмыляются. Я сижу не дышу…

И вот появляюсь на экране — весь из себя, улыбочка дебильная тут как тут. Только раскрываю рот — хлоп! — звука нет. Ну, хохма! Разевает рыба рот, а не слышно, что поет…