Ким Робинсон - Годы риса и соли [litres]

Гэнь сидел на невысокой стене одного из бульваров с видом на пролив. Он махнул рукой на север, где виднелись сплошные улицы и крыши.

– Величайшая гавань на земле. Кто-то скажет, что и величайший на земле город.

– Город большой, это точно. Я не знал, что такие бывают…

– Говорят, сейчас тут миллион людей. И их всё больше и больше. Город просто продолжает достраиваться на севере, в глубине полуострова.

С другой стороны, за проливом, южный полуостров пропадал в болотистых топях и голых крутых холмах. Земля по сравнению с городом выглядела пустынной, и Киёаки сказал об этом. Гэнь пожал плечами:

– Там сплошные болота, и склоны слишком крутые, чтобы строить улицы. Думаю, они в конце концов и туда доберутся, но здесь лучше.

Острова, усеявшие залив, были отданы под резиденции имперских чиновников. На самом большом острове стоял особняк губернатора, крытый золотой крышей. Коричневую вспененную поверхность воды засыпали маленькие лодки, в основном парусники, но иногда моторные. Маленькие квадратные палубы плавучих домов жались вдоль островов. Киёаки радостно наблюдал за сценой.

– Может, и мне сюда переехать. Здесь должна быть работа.

– О да. Внизу, в доках, можно разгружать грузовые суда, в пансионе тебе дадут комнату – там тоже полно работы. И в мелочной лавке.

Киёаки вспомнил сегодняшнее утро.

– Из-за чего он так разозлился?

Гэнь нахмурился.

– Обстоятельства сложились не лучшим образом. Тагоми-сан хороший человек, он обычно не бьёт своих работников, поверь мне на слово. Но он на грани. Мы не можем заставить власти выдать запасы риса, чтобы накормить людей, застрявших в долине. Лавочник уже несколько месяцев пытается этого добиться, а он занимает довольно высокое положение в здешней японской общине. Он считает, что там, на острове, – он махнул рукой, – китайские чиновники только и ждут, когда люди внутри континента станут умирать с голоду.

– Но это же безумие! Большинство из них – китайцы.

– Да, китайцев, конечно, много, но японцев ещё больше.

– В смысле?

Гэнь посмотрел на него.

– В центральной долине нас больше, чем китайцев. Сам подумай. Может быть, это не так очевидно, потому что только китайцам разрешено владеть землёй, и поэтому они хозяйничают на рисовых полях, особенно там, на востоке, откуда приехали вы. Но окраины долины занимают в основном японцы, а в предгорьях, прибрежном хребте – и подавно. Мы были здесь первыми, понимаешь? И вот начинается великий потоп, люди снимаются с насиженных мест, они затоплены, они голодают. И чиновники решают, что если, когда всё закончится и земля наконец просохнет (если это вообще произойдёт), большинство японцев и туземцев умрут от голода, можно будет послать в долину новую волну иммигрантов и захватить её. И тогда долина будет заселена одними китайцами.

Киёаки не знал, что на это ответить. Гэнь с любопытством его разглядывал. Похоже, он остался доволен тем, что увидел.

– А Тагоми пытается помогать в частном порядке, и мы возим продовольствие вглубь материка на волнах потопа. Но всё идёт не слишком гладко, да и дорого обходится, и это доводит старика до белого каления. А достаётся за это его бедным работникам.

Гэнь посмеялся.

– Но вы спасли китайцев, застрявших на деревьях.

– Да, да. Это наша работа. Наш долг. Добро должно проистекать из добра, нет? Так говорит старуха, которая вас приютила. Но её, конечно, всегда оставляют с носом.

Они наблюдали за туманом, как языком облизавшим пролив. Дождевые тучи на горизонте были похожи на прибытие огромного флота кораблей-сокровищниц. Чёрная метла дождя уже прошлась по пустынному южному полуострову.

Гэнь дружески похлопал Киёаки по плечу.

– Пойдём, мне нужно купить ей кое-что в магазине.

Он повёл Киёаки к трамвайной остановке, и они сели на подошедший трамвай, который шёл по западной стороне города, с видом на океан. Вверх по улицам и вниз, мимо тенистых жилых кварталов, минуя очередной административный район, высоко по склонам, выходящим на грязный океан, по широким эспланадам, обсаженным вишнёвыми деревьями, мимо очередной крепости. В холмах к северу от этих укреплений, как рассказал Гэнь, располагались многие из самых богатых особняков города. Они глазели на некоторые дома из окон трамвая, проскрипевшего мимо. С высоты крутых улиц они видели храмы на вершине горы Тамалпи. Спустились вниз, в долину, сошли с трамвая и пересели на другой, едущий на восток через весь полуостров, и обратно в японский квартал, с мешками продуктов с рынка для хозяйки пансиона.

Киёаки заглянул в женское крыло, проведать Пэн-Ти и её малышку. Она сидела на окне и держала на руках ребёнка с отрешённым и несчастным видом. Она не стала искать китайских родственников, не просила помощи у китайских властей (не то чтобы её можно было от них дождаться, но она, казалось, этим вовсе и не интересовалась). Она жила с японцами, будто скрываясь от кого-то, – но она не говорила на японском, на котором говорили здесь все, если только не додумывались обратиться к ней непосредственно на китайском.

– Пойдём гулять, – сказал он ей по-китайски. – Гэнь дал мне немного денег на трамвай, можем посмотреть Золотые ворота.

Она поколебалась, потом согласилась. Киёаки, только что освоивший здешний городской транспорт, повёл её на трамвайную остановку, и они поехали в парк с видом на пролив. Туман почти рассеялся; следующая стена грозовых туч ещё не пришла из-за горизонта, а город и залив мерцали мокрыми солнечными бликами. В море по-прежнему изливался бурый поток, клочья и пятна пены выдавали быстроту течения – должно быть, отлив. Все рисовые поля центральной долины были разорены и смыты в большой океан. Всё в глубине материка придётся отстраивать заново. Киёаки что-то сказал об этом, и вспышка гнева промелькнула на лице Пэн-Ти, но быстро исчезла.

– И хорошо, – сказала она. – Глаза бы мои не видели этого места.

Киёаки посмотрел на неё удивлённо. Ей нельзя было дать больше шестнадцати лет. А как же её родители, её семья? Она молчала, а он был слишком вежлив, чтобы расспрашивать.

Так что они просто сидели и смотрели на залив в редкий солнечный день. Ребёнок заплакал, и Пэн-Ти стала потихоньку кормить его. Киёаки смотрел на её лицо, на стремительный прилив в Золотых воротах, думая о китайцах, их непримиримой бюрократии, их огромных городах, их господстве над Японией, Кореей, Минданао, Аочжоу, Иньчжоу и Инкой.

– Как зовут твоего ребёнка? – спросил Киёаки.

– Ху-Де, – сказала девушка. – Это означает…

– Бабочка, – подхватил Киёаки на японском. – Я знаю.

Он взмахнул рукой, а она улыбнулась и кивнула.

Облака снова закрыли солнце, и вскоре вокруг похолодало от морского бриза. Они сели в трамвай и поехали обратно в японский квартал.