Ким Робинсон - Годы риса и соли [litres]

Он уже вернулся на борт своего корабля, когда к нему подошёл И-Чинь, плотно поджавший губы.

– Один из местных умер прошлой ночью. Меня привели посмотреть. Это оспа.

– Что? Ты уверен?

И-Чинь серьёзно кивнул с таким мрачным видом, какого Кеим никогда у него не видел.

Кеим пошатнулся.

– Придётся нам оставаться на кораблях.

– Придётся отплывать, – сказал И-Чинь. – Подозреваю, что болезнь завезли мы.

– Но как? Никто из нас не болел оспой за всё время пути.

– Ни у кого из местных нет шрамов от оспы. Я полагаю, они с ней не сталкивались. А некоторые из нас переболели оспой в детстве, как можно заметить. У Ли и Пэна осталось немало оспин, и Пэн спал с одной из местных женщин, а как раз её ребёнок сегодня умер. Сама женщина тоже больна.

– Нет…

– Да. Увы. Вы же знаете, что происходит с дикарями, когда они оказываются подвержены незнакомой болезни. Я видел это в Аочжоу. Чаще всего они умирают. Выживших останется несоизмеримо мало, и возможно, останется ещё меньше, если они случайно заразят не переболевших, я не знаю. В любом случае дело плохо.

Они слышали, как весело визжит Бабочка, играющая на палубе с матросами. Кеим указал наверх.

– А как же она?

– Думаю, мы можем взять её с собой. Если вернём её на берег, она, вероятно, умрёт вместе с остальными.

– А если она останется с нами, может всё равно заразиться и умереть.

– Всё так. Но я буду рядом и попытаюсь её вылечить.

Кеим нахмурился.

– Провизии и воды у нас достаточно, – решил он наконец. – Сообщи всем. Мы отплывём на юг и займём позицию для весеннего возвращения в Китай.

Перед отъездом Кеим усадил Бабочку в лодку и погрёб с ней к деревенскому берегу, останавливаясь подальше от пляжа. Отец Бабочки их заметил, выбежал к ним и, стоя по колено в слабо плещущихся волнах, сказал что-то срывающимся голосом. Кеим увидел на нём волдыри оспы. Кеим взмахнул вёслами, отгребая подальше.

– Что он сказал? – спросил он у девочки.

– Сказал, что люди болеют. И умирают.

Кеим сглотнул.

– Скажи ему, что это мы завезли болезнь.

Она посмотрела на него непонимающим взглядом.

– Объясни ему, что это мы привезли с собой болезнь. Не нарочно. Можешь сказать ему это? Скажи.

Она сидела на дне лодки и дрожала.

Внезапно разозлившись, Кеим крикнул вождю мивоков:

– Это мы привезли с собой болезнь! Случайно!

Та-Ма только уставился на него.

– Бабочка, пожалуйста, скажи ему что-нибудь. Хоть что-нибудь.

Она вскинула голову и что-то крикнула. Та Ма сделал два шага вперёд, погрузившись в воду по пояс. Кеим выругался и отплыл ещё на пару гребков. Он злился, но злиться было не на кого.

– Мы должны уехать! – закричал он. – Мы уезжаем! Скажи ему это, – яростно прикрикнул он на Бабочку. – Скажи!

Она обратилась к Та-Ма, с надрывом в голосе.

Кеим приподнялся в лодке, раскачивая её. Он указал на свои шею и лицо, затем на Та-Ма. Он изобразил жестами мучения, рвоту, смерть. Указал на деревню и взмахнул рукой, словно стирая её изображение с дощечки. Указал на Та-Ма и жестом изобразил, что тот должен уйти, что все они должны уйти, разойтись в разные стороны. Но не в другие деревни, а в горы. Он указал на себя, на девочку, съёжившуюся в лодке. Изобразил жестами, как гребёт и уплывает прочь. Он указал на девочку, изображая её счастливой, весёлой, растущей, всё это время крепко стискивая зубы.

Та Ма, казалось, не понимал ни единого слова из этой шарады. С озадаченным видом он что-то сказал.

– Что он сказал?

– Спросил, что нам делать.

Кеим снова махнул рукой в сторону гор, изображая, что им нужно рассредоточиться.

– Уходите! – громко сказал он. – Скажи ему, пусть уходят отсюда! Пусть разбегаются, кто куда!

С несчастным видом она сказала что-то своему отцу. Та-Ма что-то ответил.

– Что он сказал, Бабочка? Ты можешь перевести?

– Он попрощался.

Мужчины переглянулись. Бабочка испуганно переводила взгляд с одного на другого.

– Разойдитесь подальше друг от друга на пару месяцев! – сказал Кеим, понимая, что это бесполезно, но всё равно продолжал: – Оставьте больных и разбегайтесь. После этого можете встретиться, и болезнь больше не поразит вас. Уходите. Мы возьмём Бабочку и позаботимся о ней. Мы поселим её на корабле с теми, кто никогда не болел оспой. Мы позаботимся о ней. Вперёд!

Он сдался.

– Передай ему мои слова, – попросил он Бабочку.

Но она только всхлипывала и плакала на дне лодки. Кеим выгреб обратно к кораблю, и они уплыли прочь, прочь из большого залива, к югу от берегов.

Первые три дня после отплытия Бабочка постоянно плакала, потом жадно ела, а после этого стала говорить исключительно по-китайски. Каждый раз, глядя на неё, Кеим чувствовал укол в сердце, гадая, правильно ли они поступили, забрав её с острова. И-Чинь напомнил ему, что она, скорее всего, умерла бы, оставь они её там. Но Кеим сомневался, что даже это было достаточным оправданием. А её стремительная адаптация к новой жизни только усиливала его беспокойство. Все ли они были такими по своей природе? Живучими и забывчивыми? Способными влиться в любую предложенную жизнь? Ему было странно наблюдать это воочию.

К Кеиму подошёл один из офицеров.

– Пэна нет ни на одном из кораблей. Мы думаем, он уплыл на берег и остался с ними.

Бабочка тоже заболела; И-Чинь запер её в передней части корабля-флагмана, в проветриваемом закутке под бушпритом и над золотой статуей Тяньфэй, украшавшей нос корабля. Много часов он провёл рядом с девочкой, выхаживая её на протяжении всех шести этапов болезни: от жара и скачущего пульса большого ян к меньшему ян и яркому ян, для которых характерны попеременные озноб и лихорадка, вплоть до самого высшего инь. Он каждый час проверял её пульс и другие жизненные показатели, вскрывал волдыри, мазал её лекарствами из своих мешочков, в основном микстурой под названием «Подарок Оспяного Бога», которая содержала измельчённый рог носорога, снежных червей из Тибета, толчёный нефрит и жемчуг; а когда она надолго застряла на стадии малого инь и ей, казалось, уже грозила смерть, доктор добавлял в микстуру мизерные дозы мышьяка. Болезнь развивалась не так, как обычная оспа, но моряки тем не менее приносили соответствующие жертвы богу оспы, раскуривая благовония и сжигая бумажные деньги над алтарём, возведённым на всех восьми кораблях.

Позже И-Чинь сказал, что, по его мнению, ключом к её выздоровлению стало пребывание в открытом море. Её тельце, лежащее в постели, колыхалось на широких волнах, и он заметил, как её дыхание и сердцебиение синхронизировались с качкой: четыре вдоха и шесть ударов сердца на волну, в дрожащем ритме её пульса, снова и снова. Такое слияние со стихиями пошло ей на пользу, солёный воздух наполнил её лёгкие ци, и язвы сошли с её языка; он даже поил её океанской водой из маленькой ложечки и пресной водой, лишь недавно набранной из родника у неё на родине, столько, сколько в неё влезало. И вот она пошла на поправку, и болезнь ушла, оставив на память о себе лишь еле заметные оспины на спине и шее.