Ким Робинсон - Годы риса и соли [litres]

Он разыграл каждое действие поэтапно, глядя заложникам в глаза и лишь изредка подавая голос, так как считал, что это только отвлечёт их от смысла. Затем он приказал своим людям освободить всех пленных женщин и нескольких мужчин, не носивших головных уборов, и отослал их с чёткими указаниями касательно желаемых товаров. По их глазам он понял, что они прекрасно понимают, что от них требуется.

После этого он вывел заложников на берег, и они стали ждать. Ближе к вечеру того же дня на одной из главных улиц города появились люди, тащившие за спинами мешки на верёвках, которыми были перехвачены их лбы. Они сложили мешки на берег, поклонились и отступили, не поворачиваясь спиной к китайцам. Вяленое мясо, хлебные лепёшки, мелкие зелёные листья, золотые диски и украшения (хотя Кеим не просил об этом), покрывала и мягкая ткань в рулонах. Глядя на всё это добро, разложенное на берегу, Кеим почувствовал себя сборщиком податей, жестоким и бескомпромиссным, но вместе с тем испытал и облегчение. Его власть здесь была зыбкой и как будто зачарованной, он не понимал её и не мог контролировать. Но в первую очередь он чувствовал успокоение: теперь у них было всё необходимое, чтобы вернуться домой.

Он сам развязал заложников и жестом разрешил им уходить. Каждому из них он вручил по ружейной дроби, зажав шарики их непослушными пальцами.

– Однажды мы вернёмся, – сказал он им. – Если не мы, то люди ещё страшнее нас.

У него мелькнула мысль, что и эти люди могут подхватить оспу, как мивоки, ведь его матросы спали во дворце на покрывалах местных жителей.

Нельзя было знать наверняка. Местные попятились прочь, кто-то вцепившись в шарики, кто-то роняя их. Их женщины стояли на безопасном удалении, довольные тем, что Кеим сдержал обещание и их мужчины снова свободны. Кеим скомандовал своим матросам садиться в лодки. Они выгребли к кораблям и отчалили от большого горного острова.

После пережитого плавание по Великому океану казалось им знакомым и очень мирным. Дни шли своим чередом. Они следовали за солнцем на запад, всегда на запад. Погода почти всё время стояла жаркая и солнечная. Затем в течение месяца каждый день облака сгущались и проливались во второй половине дня серыми грозовыми ливнями, которые быстро высыхали. После этого ветер всегда дул с юго-востока, облегчая им путь. Воспоминания о великом острове, оставшемся позади, стали казаться сном или мифами о царстве асур, которые слышал каждый из них. Если бы не присутствие Бабочки, они могли бы усомниться в том, что действительно испытали это.

Бабочка резвилась на корабле-флагмане. Она лазила по такелажу, как маленькая обезьянка. На борту были сотни мужчин, но присутствие одной маленькой девочки изменило всё: их плавание было благословенно. Остальные корабли держались поближе к флагману в надежде увидеть её или быть осчастливленными редким визитом. Большинство моряков верили, что она была воплощением богини Тяньфэй, которая плыла с ними ради их же безопасности, и именно поэтому обратный путь протекал намного легче. Погода была благосклоннее, воздух теплее, рыбные косяки обильнее. Трижды они проходили мимо небольших необитаемых коралловых островов и собирали там кокосовые орехи и пальмовые сердцевины, а один раз даже воду. А главное, как казалось Кеиму, они направлялись на запад, домой, в известный им мир. Это так разительно отличалось от первого путешествия, что казалось странным называть эти вещи одним словом. Всего лишь направление – а какое огромное оно имело значение! Но под утренним солнцем плыть было тяжело, тяжело уплыть прочь от мира.

Так они и плыли день за днём. Солнце вставало на корме и клонилось к носу, увлекая их за собой. Даже солнце помогало им, возможно, слишком усердствуя: шёл седьмой месяц пути, и стояла адская жара, а потом почти целый месяц не было ветра. Они молились Тяньфэй, старательно не глядя на Бабочку во время молитвы.

Девочка играла на корабле, не обращая внимания на их косые взгляды. Она уже довольно бегло говорила по-китайски и научила И-Чиня всему, что помнила по-мивокски. Каждое слово И-Чинь выписал в словарь, который, как он считал, мог бы пригодиться в будущих экспедициях на новый остров. Он как-то поделился с Кеимом наблюдением, которое показалось ему интересным: обычно он просто выбирал иероглиф или комбинацию иероглифов, которые звучанием больше всего походили на произносимое мивокское слово, и записывал максимально подробное его толкование, в зависимости от источника информации; но теперь, при взгляде на эти позвучные иероглифы, невозможно было не подставлять под них и их китайские толкования, так что весь язык мивоков стал очередным набором омонимов, которые дополнят собой и без того длинный список, уже существовавший в китайском языке. Метафорическая связка во многих китайских литературных или религиозных символах происходила исключительно благодаря таким омонимичным совпадениям: так, один иероглиф обозначал, что рождение камня (ши) произошло в десятый день месяца (ши); а в изображениях цапли и лотоса (лу, лянь) через омонимы стало иметься в виду пожелание: «Пусть тропа (лу) ведёт вас только наверх (лянь)»; в изображении обезьяны на спине другой обезьяны можно было считать подобным образом примерно следующее: «Пусть тебя чтят как главного из поколения в поколение». И теперь для И-Чиня слова мивоков, означающие «возвращение домой», выглядели как «у» и «я», пять уток, а слова, означающие «плыть» – как Пэн Цзу, герой народных легенд, проживший на свете восемьсот лет. Поэтому он напевал что-то вроде: «Пять уток плывут домой, они управятся всего за восемьсот лет», или: «Прыгну в море и стану Пэн Цзу», – и Бабочка верещала от смеха. А сходства в морских терминах этих двух языков заронили в душу И-Чиня подозрение, что восточная экспедиция Сюй Фу всё-таки добралась до океанского континента Инчжоу и подарила ему несколько – если не больше – китайских слов; если, конечно, сами мивоки не были потомками китайской команды.

Кое-кто уже начал поговаривать о возвращении на новую землю, особенно в южное золотое царство, чтобы покорить дикарей с помощью оружия и привезти золото в настоящий мир. Они не говорили: «Это сделаем мы», что, конечно, было дурной приметой, а скорее рассуждали о том, что кто-то сделает это за них. Остальные слушали на расстоянии, пряча глаза, зная: если Тяньфэй позволит им добраться до дома, ничто на свете не заставит их пересечь Великий океан снова.

Затем они встали в мёртвый штиль в том уголке океана, где не было ни дождя, ни облаков, ни ветра, ни течений. Словно проклятие пало на них – возможно, как раз из-за пустых разговоров о возвращении за золотом. Они начали обгорать на солнце. В воде плавали акулы, так что моряки не могли искупаться и охладиться, но они растянули парус между двух кораблей и слегка утопили его в воде, после чего смогли окунаться в бассейн с тёплой водой примерно по грудь глубиной. Кеим разрешил Бабочке надеть сорочку и тоже прыгнуть в воду. Отказать ей в прихоти значило бы повергнуть в шок и разозлить команду. Оказалось, что плавает она ловко, как выдра. Мужчины обращались с ней, как с богиней, и она смеялась, глядя, как они по-мальчишески резвятся. Было приятно заниматься чем-то новым, но парус не выдержал сырости и веса и постепенно разошёлся по швам, так что искупались они только раз.