Ким Робинсон - Годы риса и соли [litres]

Одни опустились на колени, другие попятились. Он видел, как И-Чинь и матросы карабкаются по снегу, преодолевая последний склон. Жрец сказал что-то ещё, и Кеим, старательно прицелившись, выстрелил.

Снова послышался хлопок, оглушительный, как раскат грома в ушах, и струя белого дыма вырвалась наружу. Жрец отлетел назад, словно от удара гигантским невидимым кулаком, упал навзничь и скорчился на снегу в мантии, залитой кровью.

Кеим шагнул сквозь дым к Бабочке. Он вырвал её из рук похитителей, которые дрожали, словно парализованные страхом. Он взял её на руки и понёс вниз по тропе. Она была в полубессознательном состоянии: вероятно, в чай подмешали какой-то наркотик.

Он подошёл к И-Чиню, который, пыхтя, вёл за собой матросов, вооружённых кремнёвыми ружьями, пистолетами и мушкетами.

– Возвращаемся на корабли, – приказал Кеим. – Стреляйте в любого, кто встанет на пути.

Спускаться с горы оказалось несравненно легче, чем подниматься, но именно в лёгкости спуска и заключалась опасность, потому что они всё ещё страдали от головокружения, еле видели перед собой и так устали, что то и дело поскальзывались; чем становилось теплее, тем сильнее размякал снег у них под ногами. Кеим нёс Бабочку на руках и не видел, куда ступает, и потому часто, иногда опасно, поскальзывался. Но двое из его людей шли рядом, когда это было возможно, подхватывая его под локти, если он оступался; и, несмотря ни на что, все спускались довольно быстро.

Толпы людей собирались каждый раз, когда они проходили мимо очередного горного поселения, и тогда Кеим передавал Бабочку мужчинам, чтобы держать пистолет в высоко поднятой руке, у всех на виду. Если толпа пыталась им помешать, он стрелял в человека с самым большим головным убором. Грохот выстрела, казалось, пугал зевак даже больше, чем внезапное падение и кровавая смерть их жрецов и вождей, и Кеим решил, что в здешней политической системе императорские воины, вероятно, часто казнили местных предводителей за те или иные проступки.

Во всяком случае, люди, которые встречались им на пути, главным образом бывали ошеломлены шумом, производимым китайцами. Раскат грома – и мгновенная смерть, как при ударе молнии, что, должно быть, случалось достаточно часто в открытых горах, чтобы дать им представление о том, что сумели подчинить себе китайцы. Молния в трубке.

В итоге Кеим передал Бабочку своим людям и тяжело зашагал вниз по тропе во главе цепочки, перезаряжая ружьё и стреляя в каждого, кто оказывался достаточно близко для выстрела, чувствуя, как в нём клокочет странное воодушевление от ужасной власти над этими примитивными невеждами, которые впадали в транс при одном только виде оружия. Он был их богом-палачом во плоти, и он шёл сквозь них, как сквозь марионеток, подрезая их нитки.

Ближе к вечеру он приказал своей команде остановиться, захватить еду из ближайшей деревни и поужинать, после чего они продолжали спуск, пока не наступила ночь. Они укрылись в каком-то большом амбаре с каменными стенами и деревянной крышей, под самые стропила набитом тканями, зерном и золотом. Его люди надорвались бы, если б вынесли столько золота на своих спинах, поэтому Кеим велел каждому брать с собой не больше одного предмета в руки: либо одну драгоценность, либо один слиток.

– Когда-нибудь мы вернёмся сюда, – пообещал он, – и станем богаче императора.

Он забрал с собой золотую статуэтку в виде мотылька.

Несмотря на усталость, ему не хотелось ложиться, и даже остановиться на месте было трудно. Погрузившись ненадолго в кошмарный сон, сидя рядом с Бабочкой в полудрёме, он разбудил всех ещё до рассвета, и они снова двинулись вниз по склону, зарядив ружья и приготовившись пустить их в ход.

Когда они спустились к берегу, стало ясно, что за ночь их обогнали гонцы и предупредили местных жителей о побоище на вершине. Группа воинственных мужчин оцепила перекрёсток прямо над огромным прибрежным городом. Крича и стуча в барабаны, они потрясали дубинками, щитами, копьями и пиками. Они явно превосходили приближавшихся китайцев в числе – против пятидесяти человек, которых привёл И-Чинь, стояли четыреста или пятьсот местных воинов.

– Рассредоточьтесь, – приказал Кеим своим людям. – Идите на них маршем, прямо по дороге, и пойте «Снова пьян на Великом канале». Наставьте на них все свои ружья; когда я дам команду, вы остановитесь и возьмёте их вожаков на прицел – цельтесь в тех, у кого больше перьев на голове. Стреляйте из всех орудий, когда я скажу «пли», затем перезаряжайте. Делайте это как можно быстрее, но не стреляйте, пока не услышите моей команды. А потом стреляйте и снова перезаряжайте.

И они строем прошли по дороге, затянув во всю глотку старую застольную песню, после чего остановились и дали залп, и эффект, который произвели их кремнёвые ружья, был сравним с пушечной канонадой: люди попадали с ног и истекали кровью, а выжившие бежали в панике.

Потребовался всего один залп, чтобы прибрежный город покорился им. Они могли сжечь его дотла, разорить, но Кеим вёл их по улицам, не задерживаясь, продолжая горланить песню, пока они не оказались на берегу среди китайских десантных шлюпок, в безопасности. Им даже не пришлось стрелять во второй раз.

Кеим подошёл к И-Чиню и пожал ему руку.

– Я благодарен тебе, – сказал он официально при всех. – Ты спас нас. Они бы принесли Бабочку в жертву, как ягнёнка, а остальных перебили бы, как мух.

Кеим резонно предположил, что местные жители вскоре оправятся от шока, нанесённого им выстрелами, после чего станут опасны своим количеством. Уже сейчас толпы людей собирались на безопасном расстоянии, внимательно наблюдая за чужаками. Поэтому, посадив Бабочку и большую часть команды на корабли, Кеим посоветовался с И-Чинем и провиантмейстером корабля, чтобы выяснить, чего ещё им не хватает для обратного плавания через Дахай. Затем он в последний раз высадил большой вооружённый отряд на берег, и, после того как корабельные пушки открыли огонь по городу, вместе с отрядом направился прямо ко дворцу императора, снова напевая и маршируя в такт барабанам. Во дворце они обежали вокруг стены и перехватили жрецов и женщин, пытавшихся бежать через ворота с противоположной стороны; одного жреца Кеим застрелил, остальных связали его люди.

После этого он встал перед жрецами и жестами изложил свои требования. В голове до сих пор болезненно пульсировало, он пребывал в странном возбуждении, вызванном убийствами, и оказалось удивительно легко передать одной только пантомимой довольно непростой список требований. Он указал на себя и своих людей, потом на запад и одной рукой изобразил парус, уплывающий под ветром другой руки. Он взял в руки кусочки еды и мешочки с чайными листьями, обозначая, что им это потребуется. Он изобразил, что всё это нужно доставить на берег. Он подошёл к вожаку среди заложников и сделал вид, что развязывает его и машет рукой на прощание. Если товар не прибудет… Он поочередно направил оружие на каждого заложника. Но если их требования выполнят, китайцы всех отпустят и уплывут.