Ким Робинсон - Годы риса и соли [litres]

– Ты счастливый человек, – сказал он Бахраму.

– Мы все счастливые, – ответил Бахрам.

И Иванг согласился.

Параллельно с изучением религии Иванг продолжал проводить исследования и испытания с Калидом. Большая часть их изысканий была направлена на новые разработки для Надира и хана. Они разработали для ханского войска систему передачи сигналов на дальние расстояния с использованием зеркал и небольших телескопов; теперь они отливали пушки всё большего и большего размера, на огромных платформах для перевозки лошадиными или верблюжьими упряжками с одного поля боя на другое.

– Для этого понадобятся широкие дороги, – заметил Иванг.

Потому что даже Шёлковый путь на протяжении почти всей своей грандиозной длины представлял собой не что иное, как обычную верблюжью тропу.

Последнее из их личных исследований о природе вещей вращалось вокруг небольшого телескопа, который увеличивал предметы настолько маленькие, что они были не видны глазу. Астрономы из медресе Улугбека изобрели этот прибор, который фокусировался лишь на очень узкой полосе воздуха так, чтобы полупрозрачные объекты, запечатанные между двумя стеклянными пластинами, освещались светом, отражённым снизу. И тогда прямо у них в руках возникали новые крошечные миры.

Трое мужчин часами смотрели в микроскоп на озёрную воду, в которой плавали странно сочленённые существа. Смотрели на тончайшие, до прозрачности, срезы с каменных плит, древесины и кости; на собственную кровь, которая оказалась полна сгустков, пугающе похожих на животных из воды.

– Мир становится меньше и меньше, – изумлялся Калид. – Если бы мы могли взять кровь у этих малюток из нашей крови и поместить её под линзу ещё более мощную, чем наша, уверен, что и их кровь содержала бы микроорганизмы точно так же, как наша, и в их крови оказались бы другие микроорганизмы, и так далее, вплоть до…

Он осёкся, и его взгляд подёрнулся восторженной поволокой. Бахрам никогда не видел его таким счастливым.

– Должен существовать какой-то наименьший возможный размер вещей, – практично рассудил Иванг. – Так утверждали древние греки. Исходные микрочастицы, из которых строится всё остальное. Наверняка они так малы, что мы никогда их не увидим.

Калид нахмурился.

– Это только начало. В будущем наверняка придумают более сильные линзы. Кто знает, что мы увидим в них. Может быть, это наконец позволит нам понять состав металлов и осуществить трансмутацию.

– Может быть, – согласился Иванг. Он уткнулся в линзу прибора, напевая себе под нос. – Во всяком случае, кристаллики в граните отчётливо видны уже сейчас.

Калид кивнул и что-то записал в тетради. Потом снова обратился к микроскопу и сделал набросок того, что увидел.

– Очень малое и очень большое, – сказал он.

– Эти линзы – великий дар Бога, – сказал Бахрам, – напоминающий нам, что всё вокруг – это единый мир. Единая материя; пронизанная сложной структурой, но всё же единая во всём, от мала до велика.

Калид кивнул.

– Стало быть, и звёзды всё-таки могут оказывать на нас влияние. Возможно, звёзды – тоже животные, как эти создания под микроскопом, и нам нужно только рассмотреть их поближе.

Иванг покачал головой.

– Всё едино, конечно. С этим становится всё сложнее и сложнее спорить. Но не всё – живое. И звёзды могут быть больше похожи на камни, чем на эти удивительные создания.

– Звёзды – это огонь.

– Камни, огонь… только не животные.

– Но всё едино, – напомнил Бахрам.

И оба старика кивнули: Калид горячо, Иванг неохотно, гортанно что-то промычав.

С того дня Бахраму казалось, что Иванг всё время что-то мычит себе под нос. Он приходил на мануфактуру и присоединялся к Калиду в его испытаниях, посещал с Бахрамом рибат, слушал лекции Али и всякий раз, когда Бахрам приходил к нему в магазин, решал свои задачки или щёлкал влево-вправо китайскими счётами, он всё витал в облаках, мыча себе что-то под нос. По пятницам он приходил в мечеть, стоял за дверью и слушал молитвы и чтения, повернувшись лицом к Мекке и щурясь на солнце, но никогда не вставал на колени, не опускал головы и не молился сам – только мычал.

Бахрам думал, что ему не следует менять религию, даже если придётся уехать в Тибет на некоторое время и потом вернуться. Иванг, вне всякого сомнения, мусульманином не был, и потому принимать ислам было бы неправильно.

И действительно, проходили недели, и он стал даже более чужим и незнакомым, чем ранее, более неправоверным; лично для себя он проводил небольшие опыты, как жертвоприношения религии света, магнетизма, пустоты или гравитации. Настоящий алхимик, но следующий восточной традиции, более странной, чем у любого суфия, как будто он не обращался к буддизму, но выходил за его пределы, возвращаясь к куда более древней религии Тибета – бон, как называл её Иванг.

Ту зиму они проводили в мастерской Иванга, протягивали руки к открытому печному горнилу, грея пальцы, торчащие из обрезанных перчаток, как младенчики; Иванг курил гашиш из трубки с длинным мундштуком, время от времени предлагая угоститься Бахраму, и так они сидели вдвоём, пока жаркую рыжину на дне печи не покрывала дрожащая плёнка золы. Однажды ночью, в сильную метель, Иванг вышел за дровами для растопки; Бахрам обернулся, заметив какое-то движение, и увидел, что у печки сидит старая китаянка в красном платье, с волосами, стянутыми в узел на макушке. Бахрам вздрогнул; старуха повернула голову и посмотрела на него, и он увидел, что её чёрные глаза полны звёзд. Он свалился с табурета и ощупью поднялся на ноги, но старухи уже не было. Когда вернулся Иванг, Бахрам описал её, а Иванг пожал плечами и хитро улыбнулся:

– В этой части города старухи не редкость. Здесь живут бедняки, и среди них есть вдовы, которым приходится спать на голых полах в лавках покойных мужей, с молчаливого согласия новых хозяев, и всеми правдами и неправдами пытаться не допустить голод на свой порог.

– Но красное платье… её лицо… её глаза!

– Вообще-то, твоё описание очень похоже на богиню очага. Тому, возле чьей печи она появляется, очень повезёт.

– Не буду больше курить твой гашиш.

Иванг рассмеялся.

– Если бы дело было только в этом!

В другую морозную ночь, несколько недель спустя, Иванг постучался в ворота Калида и вошёл разгорячённый – другого человека на его месте можно было бы принять за пьяного – и воодушевлённый.

– Слушай! – воскликнул он, хватая Калида за укороченную руку и увлекая в его кабинет. – Наконец-то я всё понял.

– Ты про философский камень?

– Нет, нет! Забудь эти пустяки! Единый закон, закон, стоящий над всеми остальными. Уравнение. Вот, смотри.

Он достал грифельную доску и принялся строчить на ней мелом алхимические символы, которыми они с Калидом решили обозначать величины, отличающиеся в разных условиях.