Борис Штерн - Феникс сапиенс

И выросшее альбедо, и прекращение океанской циркуляции, и уменьшение парникового эффекта — все сработало в одну сторону, и потепление сменилось быстрым похолоданием. Сейчас теплое Атлантическое течение восстановилось и ледники отступают, Север немного потеплел, но до прекращения ледникового периода еще далеко.

Небольшая аудитория слегка приуныла, переводя взгляд с жизнерадостного лектора на печальный пустой пейзаж по берегам широкой реки, оживляемый лишь небольшими деревеньками. Солнце затянулось сплошными облаками, и мир окрасился в нечто серо-бурое.

— Не расстраивайтесь, — продолжил Сэнк, — нынешнее оледенение относительно скромное. Было дело — ледники доходили до этих широт, где мы сейчас плывем.

— Для археолога всякие там находки предметов и раскопки развалин сами по себе малоинтересны, — рассказывала Алека. — Важно, чтобы древность заговорила. Поэтому все охотятся за текстами. Какой материальный носитель текстов лучше всего выдерживает многие тысячи лет?

— Камень! — хором ответила аудитория.

— Правильно — камень и керамика. Именно поэтому первой заговорила самая древняя древность, когда было модно высекать тексты на камне и писать на глиняных табличках. Многие из этих текстов оказались в европейских музеях, из развалин которых и были откопаны в отличной сохранности. А вот музейные комментарии к этим текстам не сохранились — поскольку для них использовались менее архаичные носители — древние тексты пришлось расшифровывать заново.

Беда в том, что более поздние носители информации — телячья кожа и бумага — любимая пища многих видов бактерий. Единственный шанс для них пережить тысячелетия — крайняя сухость или холод. А где взять сухость, когда за прошедшие тысячелетия климат много раз менялся? Любой уголок мира в ту или иную эпоху был обильно полит дождями. Зато остались отпечатки несъедобной типографской краски на несъедобном бетоне. Остались зеркальные отпечатки газет, которыми кое-где оклеивали голые бетонные стены во второй половине ХХ века, и это главный кладезь, ценнейший исторический материал, по которому были восстановлены основные древние языки в их письменном виде, а также история ХХ века и в меньшей степени предшествующих веков. Из отпечатков газет мы знаем, что до конца ХХ века цивилизация была на подъеме — летали на Луну, делали всякую технику, которую мы еще не умеем делать, с придыханием писали о роскошном будущем.

Бетонных стен, как и наклеенных на них газет, существовало огромное количество. Конечно, сохранилась лишь небольшая их часть, там, где стены удачно сложились оклеенными сторонами вниз, избежав сырости и лишайников, но и малой части хватило, чтобы обеспечить хорошей работой тысячи историков и лингвистов. Кола, что скажешь?

— Что сказать? Спасибо Донсу Амполану, мир его праху! Случайно ведь обнаружил первый отпечаток — они же не видны без обработки! Без него бы я, наверное, стала учительницей атлантийского. Правда, это лишь газетный язык. Сдается, что он сильно отличается от естественного языка, о чем можно судить по нынешним газетам.

— Вот! К сожалению, к концу ХХ века традиция оклеивать стены бумагой прервалась. Основным источником текстовой информации остались могильные памятники. По ним можно проследить демографию, смену традиций, статистику имен. Но самая песня — керамические фотографии на памятниках. Тысячи и тысячи портретов, такие симпатяги! Расовые и национальные типы, одежда, прически — все как живые, будто и не было между нами 16 тысяч лет.

— Алека, — спросил Инзор, выждав до конца доклада. — А не осталось ли каких-то надписей, нацарапанных на стенах при катастрофе? Ведь есть же примеры из недавнего прошлого, когда солдаты писали: «Истекаю кровью, прощайте…» Если люди умирали в своих домах, неужели никто ничего не вырезал на стенах?

— Есть, но только единичные случаи. 16 тысяч лет — не шутка, там же потом все горело и рушилось. Я слышала про три таких находки. В двух из трех упоминается тьма «умираю во тьме», «ничего не видно, это конец».

— Может быть, люди внезапно ослепли? — предположил Стим.

Все промолчали, поскольку сказать было нечего.

— Верхнеморские языки отделились от земноморских всего лишь две с половиной тысячи лет назад, — рассказывала Кола. — Однако развитие языков шло с такой скоростью, что между этими двумя группами не осталось почти ничего общего. Так что придется осваивать верхнеморский с чистого листа. Как понимаю, у нас еще почти две недели в запасе. Сегодня учим первые сто слов и десять фраз. Итак, вот список слов. Начнем с важнейших фраз: «Как пройти к рынку? Сколько стоит эта рыба?»

— Европейский ледниковый щит потек около 10 тысяч лет назад, — продолжал свой цикл Сэнк, — когда лед на скандинавских горах потолстел до полутора-двух километров. Его язык двигался медленно — 70–100 метров в год, а нижний слой еще медленней. Сейчас лед продолжает двигаться, но язык тает быстрей, поэтому ледник отступает метров на 50–100 в год, оставляя все, что принес собой, в виде моренных отложений. Среди них могут быть и артефакты. Насколько я уверен, что мы найдем обломки города? Как всегда, шансы пятьдесят на пятьдесят — либо найдем, либо не найдем. Но мы же оптимисты, поэтому давайте готовиться к тому, что на нас свалится огромное количество тяжелой работы.

Артефакты Петербурга могут оказаться в двух средах: в морене, если они уже оттаяли, и во льду, если еще нет. В морене можно без труда обнаружить, например, танк. Нас интересуют танки? Правильно, нас интересуют гораздо более тонкие и хлипкие вещи: носители информации. При попадании в морену они исчезают почти мгновенно, особенно бумага. Бумагу и диски есть шанс найти и спасти, пока они не оттаяли. Нам предстоит научиться их находить и доставать.

Время хоть и кое-как, но шло, спасибо лекциям и урокам, включая электросварку и стрельбу из гранатометов на пустынном степном берегу. Наконец корабль подошел к истоку Межморской Волги, откуда предстояло плыть пятьсот километров по открытому морю до Волжской губы вдали от берегов, мелких и болотистых. Прогноз был так-сяк: ветер северо-западный, волнение четыре балла, видимость два километра. Решили плыть, дождались раннего утра 17 апреля и вышли в пустоту: ни неба, ни берегов, лишь серое пространство и свинцовые волны. Крамб выдержал первые пять часов вахты, что с его стороны стало подвигом — он дал Сэнку как следует выспаться и ушел страдать от морской болезни вместе с Колой. Сэнк, ведя судно сквозь серую муть по гирокомпасу, вновь обратился к Праотцу:

— Ну что, Зедонг, небось, не плавал в таком молоке? Нил-то, он повеселей. Хотя приключений на твою голову, наверное, выпало побольше. А как вы, сколько вас там было, нерасчищенную Асуанскую плотину проскакивали? Плот ведь не обнесешь по берегу. А развалины Фив видели? А пирамиды? Я все-таки завидую тебе. Я их тоже видел, но сначала мне рассказали про них в школе — все уши прожужжали. Когда неожиданно встречаешь такое, сердце должно прыгать выше плеч. Но я бы больше поразился руинам Асуанской гидростанции. Собственно, я им и так поразился, когда увидел впервые. Так и веет от них поверженной истлевшей мощью. Да и от руин Александрии веет тем же самым. А уж про бетонные иглы, оставшиеся от небоскребов Дубая, и не говорю — мурашки по коже. А вот пирамиды невыразительны. Ничем, кроме огромных толп потных рабочих от них не веет.