Наталья Берген - Лаборатория бога

Я не обернулся. Согласие есть согласие – слова вдогонку не в счет.

***

Стоило пройти пару кварталов, и между домами к дороге выплескивался лес. Слишком спокойно для города, но недостаточно свободно для уголка на лоне природы. Я пересек узкую дорогу, и теперь топал по тротуару, служащему негласной границей. Шум легкой пригородной суеты слева и густой шум веток справа от меня.

Еще пять минут ходьбы, и можно выйти к парку с достопримечательностями в виде скамеек, прудиков и уток. Он огорожен от рощи забором, но вечером визуальная граница стирается, и лесной дух терпкой свободы дрожит над парком.

Чуть не доходя до парка, я остановился на тротуаре у низкой изгороди, за которой стоял бежевый «вафельный» двухэтажный дом со скучным садом. Дом, отделанный виниловым сайдингом и с крыльцом, подпираемым серыми колоннами. Трава выжжена на солнце: видно, газон давно не поливали. Приглушенный, горьковатый запах роз выдавал увядание. Я знал, на веранде пыльно да и сам дом – мертвец.

Нерешительно простояв на тротуаре с полминуты, я огляделся вокруг, открыл низкую калитку и зашагал по выцветшему газону.

Сегодня парк отменяется.

***

Выйдя из дома на крыльцо, я подождал, пока уймется сердцебиение, и спустился вниз. А затем пошел не оглядываясь – мысленно в том числе.

Есть районы, напоминающие уличную жаровню – они трещат и брызжут отходами жизнедеятельности. Наш звучал так, будто был блинной сковородой, поставленной на слабый огонь. Сковородка с маслицем мелочных сплетен-сенсаций, которые плывут от дома к дому и тают, оставляя слабый след. Сравнение со сковородой казалось уместным еще по одной причине: несмотря на поздний час, липкое тепло мешало вдохнуть свободно.

Вернувшись домой, я пошел в ванную умыться прохладной водой. А затем поднялся в спальню. Рита сидела на кровати с ноутбуком на коленях. Недовольное выражение на лице жены намекало на два расклада: либо ее заела жара, либо я. Я не торопился уточнять, в чем дело.

Когда я сел на кровать и посмотрел на Риту, та резко отложила в сторону ноутбук.

– Мы можем поговорить сейчас?

– Да, сейчас можно. Что тебя беспокоит?

– Я говорила о твоих книгах. И, может, я не права, но в них…

– Ага, ты говорила про дорожки прошлого, которые проступают как бешеные.

– Про бешеные не было. Сгущаешь краски… Но не суть. Когда мы познакомились, я не раз приходила в старый дом, дом твоего отца. И… мне показалось, что вы очень похожи с героем. Для начала… он живет в таком же доме.

– Миллионы людей живут в похожих домах.

– Я понимаю, о чем ты. Но меня смутил вот этот момент. Можешь перечитать его? – Рита придвинула ноутбук к себе, а затем неуклюже толкнула его в мою сторону, скомкав одеяло.

Я положил ноутбук на колени и стал просматривать открытую женой страницу текстового редактора.

Мы сидели на ступеньках крыльца и смотрели на вечерний газон. Так, словно это было море или небо. Вот свет от фар, проникший через просветы в изгороди, выхватил из темноты мотылька. Вот подул легкий ветерок, и розовые с рыжиной, словно тронутые ржавчиной лепестки полетели в сторону крыльца.

– Пап, так нельзя…

– Кажется, мы это обсуждали, – папа поднес горлышко пивной бутылки к губам.

– Послушай, па, вдруг там, на небе, все-таки что-то есть?

– Даже если так. На кой им столько душ? Они их утилизируют. Как бутылки, – отец потряс бутылкой прямо у моего лица.

Мы собирались поговорить спокойно, но я опять почувствовал, что отец подносил зажигалку к ценному пергаменту памяти. И играл ей, не трогая сердцевины воспоминаний, но делая так, что края потихоньку обугливались.

– Папа, так нельзя с мамой, – повторил я уже тверже.

Мне хотелось соскочить и побежать на чердак, где…

– Ты прочитал? – Рита скомкала рукой одеяло.

Нетерпение дрожало на кончиках ее теплых пальцев, билось с пульсирующей венкой на виске.

Я отложил ноутбук в сторону.

– Вижу, к чему ты прицепилась – к чердаку. Но ты ведь не смотришь глубже, а скачешь по верхам. Боишься, что я привязан к прошлому больше, чем к тебе. А страх застилает глаза.

Рита откинула тонкое одеяло и встала. Стояла некоторое время возле кровати в ночнушке и босиком, будто прислушиваясь к далекому гулу.

– Я слишком тупа, чтобы понять, так? У меня нет ни воображения, ни тонкости, которые нужны для понимания подобного. Ну а ты – совсем другое дело. Но ведь ты никогда не говоришь со мной о творчестве. И о прошлом.

– Нет, Рита, ты не тупа. Но ты не понимаешь. Просто по-другому мыслишь. А прошлое принадлежит только мне.

Рита подошла к туалетному столику и притронулась к шкатулке с украшениями. Направилась к окну… Сегодня ее движения были незаконченными, призрачными, намерения таяли на глазах. Жена опять подошла к шкатулке и достала оттуда бусы.

– Ну что же, попробую говорить с тобой на твоем языке, – холодный аметист полетел на одеяло, сочно выделяясь на фоне кремового. – Ты словно коллекционер. Про них сняли много странных фильмов. А я – одна бусинка на бусах твоей жизни. Прошлое, факты, что ты любишь коллекционировать в блокнотах, и твое творчество – другие бусины, и все они в одном ряду не только со мной, но и со всем настоящим. С пикниками, посиделками, поездками, разговорами по душам, ужинами и всей красотой.

На время я потерял дар речи. Обычно мы с Ритой дополняли друг друга, а наши разные языки привносили в жизнь другого недостающую мелодику. Теперь жена переходила черту.

– Почему именно те фильмы странные? – уцепился я за неясность в речи. Сейчас ухвачусь за петельку и расплету всю эту красоту, нагромождение невнятных аргументов человека, который пытается говорить не на своем языке.

– Прости. Никак не могу забыть… ту коробку на чердаке…

– Запретная тема, – процедил я сквозь зубы. – Будешь нарушать обещание?

– А ты не нарушал обещание?

Сейчас Рита не просто нарушала границу, она прорвалась через нее, торжественно стуча в барабан. Против лома нет приема. Или все-таки есть?

– Ну хорошо… Я обещаю меньше вариться в мыслях и больше жить простыми радостями. А ты в свою очередь не напоминай о чердаке.

Кажется, жена не ожидала такой сговорчивости. Какая-то минута, и ее черты смягчились, разгладились противоречия. Бусы были подняты нежным, но быстрым движением и отправлены в шкатулку.

Рита больше ничего не сказала. Легла и завернулась в одеяло, словно в кокон.

***

Я смахнул тряпкой пыль с картонной коробки, поставил ее на груду ящиков и воровато поглядел в окно. Маленькое, засаленное, оно выходило в сад, где весело развалилось лето, словно праздный человек в кресле-качалке. Рита согнулась над кустом гортензии – срезала отцветшие хрустящие облачка. С утра она вела себя как ни в чем ни бывало. Почти. Не было привычного для Риты состояния порхания, мысленной левитации.