Наталья Берген - Лаборатория бога

– Так будет всегда? – в светлых глазах Риты блеснула безуминка.

Это означало – она запрыгнет на подоконник, станет болтать ногами и интересоваться…

– Что ты имеешь ввиду? – я говорил холодно намеренно, в этом уже содержалась часть ответа: я тут серьезными вещами занимаюсь, жонглирую словами, а не бутылками.

Рита уселась на широкий подоконник. В ее густых черных волосах, забранных в пучок, блестела зимняя сталь, а во взгляде отражалось лето: теплая зелень и золотисто-карие лучики вокруг радужки. Жена посмотрела куда-то вбок и продолжила:

– Прости. Я хотела сказать, что все должно иметь свой… хм… практический смысл. Книги пишут и издают. Разве будет, например, журналист писать статью, не зная, интересует ли газету тематика? Понимаешь…

Кажется, она предчувствовала мою неоднозначную реакцию, потому замолчала на полуслове. Я отодвинул стул от рабочего стола – так, будто собирался встать – и посмотрел в сторону Риты… мимо Риты… на взлетающие от ветра занавески. Сад за окном весь исходился зноем и вялой усталостью, словно заработавшийся у печи рабочий. Хотелось улыбнуться и отшутиться, открестившись от ее вопросов, но часть зноя будто передалась мне с сухим горячим ветром.

– Это никогда не закончится, Рита, – я поднялся со стула и принялся мерить шагами комнату. – Такое не заканчивается. Такое не заканчивается, если тебя не издадут. И если издадут огромными тиражами. Это не заканчивается, если это настоящее.

– Типа как любовь?

– Эээ… любовь кончается. А это не заканчивается.

– Но настоящая…

– Брось эти сказки…

Я чувствовал спиной острый взгляд Риты. Обернулся и убедился, что так оно и есть – буравит. Взгляд у жены выразительный: кто-то может уже в него влюбиться. Но не я. Я-то понимаю, как все мимолетно, неоднозначно, так мимолетно, что и уцепиться иногда в жизни не за что. Сегодня ее взгляд полон напряженного ожидания и светлячков, а завтра…

Впрочем, завтра будет завтра.

Рита спорхнула с подоконника и поспешила к двери. Она была легкой, худенькой, но цельной, ладной, как блестящая ровная жемчужина.

Я вернулся на рабочее место, придвинул стул обратно к столу и собрался печатать дальше, но Рита остановилась на пороге и сказала:

– Хочу прочитать.

Кивок и – вновь – жадное погружение в творческий процесс.

Если бы я смотрел на нее внимательнее – в такие вот минуты, когда жена застревала на пороге между «я пошла, ты, злодей» и «так хочется, чтобы ты меня окликнул», то видел бы куда больше блеска милой ровной жемчужины.

***

После того, как Рита ушла, я прикрыл окно, удивляясь, что мы оставили его в такую жару. Все тогда было неправильным, вывернутым наизнанку: я глупо и беспечно раскрыл объятия духоте, родители Риты в кои-то веки не почтили нас визитом, да и сама Рита казалась настороженной, недоверчивой.

Ровно в восемь часов я устало потянулся, представляя, как потягиваю холодный морс. Недолго думая поднялся и пошел в студию, что вмещала в себя кухню, гостиную и столовую. День истончался и таял, рассыпался слабыми бликами по стеклу и металлам. Рита сидела за небольшим деревянным столом – тихая и острая, словно лезвие. Перед ней блестел прохладными боками кувшин с алым морсом. Я было потянулся к кувшину, запотевшему в теплоте комнаты, притягательно холодному, но Рита накрыла своей ладонью мою, останавливая.

– Попить хоть дай.

– Я сказала неправду. Я уже… прочитала.

– Ты… с чего это вдруг…

Впрочем, неудивительно. Иногда Рита юлила. А если вопрос ее сильно беспокоил, могла выдать конкретику без долгих и изматывающих намеков. Но почему ее так взволновала моя писанина, к которой она обычно относилась ровно-снисходительно? День за днем Рита навещала меня за моим занятием, приносила булочки и сок, кофе и омлет, устраивалась на подоконнике, щебетала и вспархивала, оставляя меня наедине с текстовым редактором. Но сегодня все было шиворот-навыворот – неправильным.

– Меня кое-что беспокоит, – Рита не смотрела на меня, она провожала взглядом стекающие по кувшину капельки влаги. – Твой рассказ яркий, образный. Он цепляет, но…

Я поймал взгляд жены. Светлячки терялись за дымкой недоумения.

– Но все там в дорожках прошлого.

Я невольно улыбнулся. «Наивный», детский голосок Риты звучал нелепо, когда она сердилась. Обычно она говорила не быстро – с комфортными паузами, расцвеченными мимикой. Недовольная же, она тараторила, звонкие детские интонации сыпались неожиданно, раздражающе, словно монеты сквозь пальцы, чтобы зазвенеть по полу.

– В дорожках прошлого? Откуда оборот?

– Да, сама такого не придумаю. Кажется, подцепила словечки из твоего рассказа. Но… ближе к делу. Я попробую объяснить, что не так.

Рита обычно не заламывала руки, не кусала губу, не теребила одежду руками и не постукивала нервно по столу. Она сидела спокойно, иногда в задумчивости чуть наклоняла голову вбок и меняла направление взгляда. Уже этого достаточно было для понимания – что-то внутри нее заметалось, заработало на полную катушку, и она не успокоится, пока не разберется.

Рита затараторила:

– Мне кажется, ты собрал все-все, что только можно, из прошлого и засунул туда, отчего этот рассказ трещит по швам. Там слишком много ностальгии по старым чердакам, родителей-эгоистов и первой любви, чтобы это не вызвало подозрения.

– Так дело в первой любви? Ты ревнуешь?

– Не только. Дело в том, что этот рассказ похож на коллекцию фотографий и фильмов… которые смотрят втайне от любимых. Потому что стыдятся прошлого.

– Почему, в таком случае, я не прячу от тебя свои нетленки?

– Не знаю… Мне кажется, я способна заметить больше, чем ты ожидаешь от меня.

– Может, это ты у нас коллекционер? Собрала все возможные недовольства и твое настроение трещит по швам?

Рита придвинула кувшин к себе. Потом посмотрела на меня, потянулась за двумя стаканами. Опять посмотрела на меня и опустила руки на колени. Где же моя уютная Рита – где идиллическая семейная картинка без назойливых шероховатостей?

– Мне сложно будет разобраться одной.

– Давай так. Я пойду погуляю, а ты займись чем-нибудь, что отвлечет от грызущих мыслей. Вот увидишь – все утрясется.

– Не так просто. Мне нужна твоя помощь.

Рита облокотилась о спинку стула и посмотрела на потолок. Ее лицо на миг сделалось таким детским, будто просветленным. Глаза были широко распахнуты.

Она вздохнула.

– Хорошо, иди.

Я мысленно поблагодарил жену за сговорчивость. Немного поспешил с благодарностью, надо сказать.

– Опять сбегаешь, – подытожила она, но я уже направлялся к отделенному перегородкой холлу. В ее голосе не проступало раздражения. Что-то неустроенное и легкое: недовольное облачко дыма, быстро растаявшее в воздухе.