Наталья Берген - Лаборатория бога

В тот вечер чувство вины пробудило интерес: сад брызнул на холст настроения гуашью теней и акварелью подсвеченной солнцем листвы.

Часов в восемь вечера я привалился спиной к стволу яблони и стал наблюдать за муравьями, заползавшими мне на ногу. От спокойного созерцания отвлек телефонный звонок.

Я нехотя поднялся и застыл в нерешительности. Мне нравилось, как дом выглядел и ощущался со стороны. Покинутый островок с вопросительно-требовательным телефонным гудком. Захотелось растянуть мгновение, отсрочить вину, любые бытовые шероховатости. Но звонить могла Рита. И я насилу выдернул себя из клейкой отрешенности, направившись к дому.

Звонила мать Риты.

Она совсем спятила.

«Как же ты мог», «сволочь», «Белла рассказала», «так неожиданно». Контекст этого монолога разлетался вдребезги, как вчерашняя ваза. Я вслушивался, словно слабоумный, но слова никак не хотели собираться в группы, а брызгали бусинами во все стороны.

«Ее больше не-ет, – нервно отчеканила мать, выделив главное сообщение жирным, – поссорилась с Беллой, вы-высочила из машины на дорогу, ду-ура. А спорили о тебе…»

***

Отец быстро ходил по дому и уничтожал улики. Срывал одежду с вешалок, заглядывал под кресла в поисках бусинок, скидывал из шкафчика в раковину таблетки. Он уничтожал доказательства маминого существования. Мама всегда была терпилой, «тряпкой», как часто называл ее отец. И теперь она молчала, предательски молчала вместо того, чтобы восстать из мертвых за такое надругательство над её памятью. Отец собрал все вещи в большие полиэтиленовые мешки. Вот как: все мы, вся память о нас помещается в парочку этих убожеств. А насколько быстрее мы истлеваем!

***

Халат в ванной, сиротливо распластавшийся на полу, чашка с недопитым кофе и еще десятки мелочей дразнили меня живой Ритой. Мать жены звонила на следующий день после трагедии: ныла и обвиняла меня во всем. Я молча выслушивал – дал выпустить пар. Почему-то становилось легче от ее бессильной злобы. «Можешь даже не лезть. Мы сами разберемся со всеми формальностями. Просто… не приближайся к ней». Я опять промолчал. Все равно не хотел идти на похороны. Нет ничего хуже похорон для памяти о человеке. Они ее уродуют. Многие скажут, что я извращенец, раз тащу на чердак памяти вещи покинувших мою жизнь разными способами людей. Но большинство не назовет извращенцами тех, кто одобряет церемонию похорон. А ведь это садизм чистой воды. Они четвертуют память о человеке и заставляют всех присутствующих лицемерить – у тех просто не остается морального выбора.

Вечером я откупорил бутылку виски. Пил и бродил по дому. Ритины вещи смазывались в одно назойливое пятно. Вечерний свет делал все нереальным, потусторонним. Казалось, небо оправдает любое мое действие. Если оно умеет оправдывать.

Сначала я подцепил Ритин халат. В нем явно остался осколок жизни. Милое шелковое привидение. В обнимку с халатом я пошел в гостиную и стал искать взглядом любимую подушку жены. Затем пришла очередь украшений.

Я отнес все на чердак.

***

Когда отец выбросил все, что мог, он застыл посреди комнаты и тяжело задышал. Я сидел на диване, поджав под себя ноги. Отец уставился на меня так, будто заметил в комнате слона. Ну конечно! Самой приметной вещью здесь был я. Этот мужчина – нет, сейчас я не видел в нем своего отца – подошел ко мне и опустился на колени перед диваном. Капельки пота блестели на его красноватой, будто воспаленной, коже. Отец пытался избавиться от следов смерти, но печать ее застыла на его изможденном, безумном лице клейкой маской.

***

Наша с Ритой комната ждала слов извинения. Она просила, чтобы Рита сегодня один раз, один последний раз примяла покрывало теплым телом. Чтобы открылась шкатулка, и из рук Риты на покрывало скользнули бусы. Бусы… Я вспомнил о фиолетовом аметисте. Надевала ли жена бусы вчера утром? Вряд ли. Брошенный как попало халат, недопитый кофе, кофта наизнанку, поспешный побег и… украшение, напоминающее о том, какая я свинья? Бусы почему-то не укладывались в общую картину.

Где же они?

Ноги слушались плохо. Часть мыслей я проговаривал вслух.

Я сбросил флакончики с туалетного столика, сорвал покрывало с кровати. Не было бус – значит не было Риты.

Мою агонию прервал звонок в дверь.

***

Кто-то постучал в дверь. Отец нехотя пошел открывать. С порога послышались напряженные голоса, и я на цыпочках подлез к отделенному тонкой перегородкой холлу.

– Я решила отдать вам это. Подарок на ее день рождения… Не успела…

– Мне не нужны ваши вещи.

– Считайте, они принадлежат ей.

– А мне то что?

– Э-э, я думала…

– Ну так идите и думайте дальше.

Дверь захлопнулась. Медовый, переливчатый голосок выдавал подругу жены, Йову. Сейчас она уйдет. Я подбежал к окну гостиной и выглянул по двор. Рыжая копна волос и до безобразия худые руки – так и есть, это она. Я посмотрел в сторону холла и быстро распахнул окно. Пусть отколошматит меня, как выбивают ковер от пыли, сейчас я поступлю по-своему. Я залез на подоконник и спрыгнул на мягкий газон. Йову я догнал, как только она свернула с нашей небольшой подъездной улочки, аллеи с десятком «вафельных» домов.

– Простите. Вы хотели отдать что-то моему отцу. Он не в себе. Могу я взять эту вещь?

Йова была доброй и пугливой. Она неуверенно кивнула, сунула мне в руки небольшой бумажный сверток и была такова. Даже грустная она летела по улице, словно семечко одуванчика.

С этой вещью в руках, единственной вещью, которую не уничтожил отец, я и сам почувствовал себя легче. Я смял бумажный пакет и поспешно засунул его в карман. Ладонь холодили фиолетовые бусины.

***

Шатаясь, я прошел через поле брани к двери. Повернул ручку и дернул дверь на себя. Слишком сильно. Еле устоял на ногах. В комнату полилась вечерняя прохлада, которой нам с Ритой так не хватало в последние дни. Два темно-карих глаза, осаждающих острым, самоуверенным блеском словно зафиксировали меня, не дав нелепо схватиться за дверной косяк.

– В хлам? Ну ладно… Можем поговорить?

Я хотел было отступить, чтобы пропустить Изабеллу в дом, но сознание зажгло аварийную лампочку. Там она увидит еще больше хлама.

Дверь захлопнулась за мной.

– Может быть, – взгляд беспорядочно выхватывал из темноты разные объекты: то куст розы, то забытый на газоне секатор, – леди хочет присесть?

– Я махнул рукой в сторону плетеного стула в глубине небольшой террасы. Белла хмыкнула и направилась к нему. Зафиксировав взгляд у нее на затылке, я пошел следом. Облокотился о перила и застыл в ожидании. Белла что-то достала из отражающей чахлый вечерний свет кожаной сумки. Череда лоснящихся бусин завлекающе блеснули.