Иван Лукаш - Зеленый остров [Затерянные миры, т. XXVI]

Мы не могли объяснить Ван-Киркену, что минуло больше трехсот лет с той ночи, как его оглушило мачтой. Он слушал, а желтоватые белки его глаз недоверчиво поблескивали. Губы, под жесткими усами, кривились злобно. Иногда он хватался за костяную рукоять ножа.

— Вы нам не верите, — вскрикнул я, теряя терпение. — Так где же вы, наконец?

— Я не мертвец, гнивший триста лет… Я милостью неба живой человек… Я знаю, где я, — меня украли гипербореи… Вы гипербореи, — пробормотал Ван-Киркен, и, пригнув голову, как заяц, кинулся в пшеницу.

— Он убежал от нас, капитан.

— Он вернется. Но он никогда не поймет нас… Идем в каюты.

Трубы органа гудят. Льется металлический ливень, раздувается, гремит, рушится торжественным шествием. Никогда еще капитан Андрэ не играл так прекрасно.

Его сивые волосы откинуты со лба, точно от дыхания грозы.

— Капитан, там у Золотого Пика лежит замерзшая девушка, — говорю я, кладя руку ему на плечо.

Он медленно обернулся.

— Я знаю, что там лежит девушка. Так что же?

— Вы должны разбудить ее, как разбудили матроса…

— Это потом… Мне пора к ним… Скоро товарищи будут со мною.

— Капитан, я не понимаю вас, но прошу — разбудите ее…

Худое лицо капитана светится.

— Сегодня мой праздник. Я победил. Так же, как матрос, и они скоро будут со мной.

— Капитан, разбудите девушку.

— Вы о ней… Подождем… Другое дело ждет меня…

— Нет, я требую! Если ваши опыты, весь этот анабиоз, в котором я ничего не понимаю, дали вам способ оживлять замерзших, — вы должны, вы не смеете отказать мне… Это жестоко… Это жестоко, бесчеловечно.

— Что с вами?

Мы оба замолчали. Потом я тихо сказал:

— Умоляю вас, капитан, разбудите ее.

Морщина-звезда, веселая усмешка замигала на щеке капитана. Он живо пожал мне руку:

— Хорошо, не будем ссориться… Я попробую разбудить и ее.

Андрэ вымерил шпагатом ледяную глыбу, где лежала спящая:

— Это весит больше тонны… Попробуем… Рубите! — и размахнулся и вонзил кирку в лед.

Осколки брызнули, как голубые искры. Я ударил за ним. Зазияли трещины, лед звенел, лопался, с грохотом осыпался острыми глыбами…

Мы врубились в голубоватый коридор. Лед визжал под пилами.

И не помню, на пятый или на шестой день, на осколках льда выросла целая мастерская: мы построили походный шалаш, перенесли с корабля динамо-машину, провода, блоки…

Стальной канат задрожал, натянулся на вороте и квадратный кусок, где лежала замерзшая, стронулся с места.

И когда на блоках «Саркофаг Спящей», как мы прозвали его, двинулся по снегам, ослепительно сияя, как гигантский хрусталь, — над нами зашумели крылья. Пролетал тот Безмолвный, которого я застал тогда на скале. Я назвал его Мыслителем…

Саркофаг, покачавшись в воздухе на ржавых крючьях подъемного крана, плавно опустился на палубу…

Гулко стреляли, тараторили перебоями электрические моторы. На палубе стоял туман. Из железной двери лаборатории лились потоки темной воды: там оттаивал лед.

«Саркофаг Спящей» уже вторую неделю на корабле и вторую неделю Андрэ не отпирает дверей…

Он сказал, что справится один. Он просил меня найти Ван-Киркена и начать с ним жатву: желтая пшеница на палубе уже созревала. Обливаясь потом, я косил днем и ночью. Колосья с тихим, послушным шумом ложились влево от меня.

Это были те дни, когда в глазах моих, не отходя, стояло ледяное видение: спящая на мраморных ступенях…

Как часто я бросал косу и ходил слушать к железным дверям. Там я проводил и мои долгие ночи. Андрэ не покидал лаборатории.

В узкую щель, у дверей скобки, светился тусклый свет. Я смотрел часами из моей засады: трубы резервуаров, электрические лампочки, которые вращались, как багровые солнца, все смутно колебалось в щели. Туман рассекала иногда быстрая тень Андрэ.

Мое сердце стучало. В те дни я думал, что мое сердце разорвется:

— Проснись, девушка, проснись, — бормотал я.

Дверь открывалась и Андрэ в дымящем халате торопливо, всей грудью глотал воздух.

— Там жарко… Я знаю, что вы стучите, но не могу вас пустить: герметическая камера рассчитана на одного. Принесите мне воды, хлеба: я проголодался. Этот случай труднее. Она спит, может быть, тысячи лет… Ждите… Ступайте за хлебом.

Я ставил хлеб к железным дверям, принимался за косу.

И в пшенице, на палубе, наткнулся я на голландца. Он спал на войлоке, свернувшись в клубок, обросший черными волосами, оборванный…

Коса звякнула над его головой.

Голландец схватился за нож.

— Проклятый Гиперборей.

Он прыгнул мне под ноги… Что-то горячее ожгло мне плечо… Наотмашь, рукоятью револьвера, я отбил его руку.

Матрос кинулся в пшеницу. Она ложилась волнами от его бега, извивалась.

— Ван-Киркен, вернись, — позвал я, зажимая раненое плечо. Мои руки и грудь темно заблестели от крови…

Вот он несется вниз, по белым тропам, к зеленому туману пропасти.

Его потные лопатки лоснятся, жесткие волосы черными пиками хлещут по ветру.

Я прицелился. Сталь ослепила на миг.

Что мне стоит убить его? Он скользит вниз, как черная кошка, он весь на виду, в воздухе. Убить третьего из нас на Зеленом Острове… За что?.. Дикий матрос считает меня за фантастического гиперборея… Я опустил оружие. Пусть убегает. Вот он спрыгнул на холм, — маячит внизу, как черный мураш…

А на плече у меня ноет ожог раны от его старинного лезвия.

В кают-салоне, из холщовой куртки Андрэ, я нарвал зубами бинтов.

Остров Созвездия, страна сновидений, незаходимый, солнечный бред…

Горела рана моя на плече. Я туго стянул ее бинтами, мои иссохшие губы потрескались от жара и жажды: ржавый нож голландца прорезал широкий раскаленный след.

В горячей дремоте я слышал как будто зовущие голоса, торжественный вопль органа, плеск крыльев, смех, заглушенный топот ног…

Все силы напряг я и поднялся и пошел…

Корабль был окутан громадными, зыбкими облаками, он точно плыл по воздуху в беловатой мгле. Слетелись Безмолвные.

Они теснятся, они толкают друг друга, крылья подгибаются, как гибкие арки. Палуба окутана беловатым туманом, шумят, веют холодные крылья…

Я прыгаю через белые ступени, где дышат витые вздутые жилы, упираюсь ладонями в белые животы, бегу…

Мне навстречу, между рядами Безмолвных, точно по аллее белых колонн, идет Андрэ, а с ним девушка из Саркофага.

Андрэ ведет ее под руку. Андрэ несет ее. Ее глаза закрыты.

— Помогите, скорее, — зовет меня капитан. — Она проснулась, но еще без сознания…

Мы подняли ее на руки.

Некуда ступить: наши головы натыкаются на тяжкие колени, на каменные носы, на каменные локти Безмолвных.

Вцепив когти в колени, они пригнулись к нам. Сотни зрачков, немигающих красных фонарей, в пристальной немоте смотрят на девушку…