Николай Гацунаев - Серая кошка в номере на четыре персоны

Сигареты у типа были особенные — удлиненные, с позолоченным фильтром, в футлярчике из искусственной кожи, открывавшемся на манер старинной шкатулки. В том, как он лежал раскрытым в стороне от его прибора, чувствовалось стремление во что бы то ни стало произвести эффект, никак не вяжущийся с крысиным выражением остроносого, со скошенным подбородком лица.

«Где-то я его уже видел», — подумал он, попытался вспомнить и не смог, испытывая нарастающее чувство неприязни и раздражения.

Неожиданно субъект подвинул к себе пепельницу, выудил из нее окурок с позолоченным фильтром и принялся щелкать зажигалкой. «Силен, — удивленно подумал он, — видно, не густо у тебя с куревом».

Зажигалка так и не сработала. Досадливо морщась, субъект сунул ее в карман и поискал глазами официантку. Ее поблизости не оказалось.

— Позвольте воспользоваться спичками? — Голос у него был высокий, почти писклявый.

«Ну и голосишко! — подумал он, протягивая коробок. — А в общем, какое мне дело?»

— Благодарю! — Тип явно не собирался брать спички, и он опять ощутил раздражение и неприязнь, взглянул на типа в упор и вдруг обнаружил, что тот смотрит мимо него, куда-то в глубину зала. Следуя за его взглядом, он оглянулся, заранее догадываясь, кого увидит, и не сшибся: по широкому, застланному ярким ковром проходу между столиками шла она — невысокая, ладная, в черно-красном свитере и темно-синих, облегающих, расклешенных книзу брюках. Выражение обрамленного волнистыми волосами улыбающегося лица казалось по-мальчишески задорным, юным и даже чуточку вызывающим.

Он перевел взгляд на соседа по столику. Тот весь подался вперед, словно порываясь вскочить. Блекло-белесая прядь свесилась через всю его физиономию, но субъект этого не замечал.

«Готов», — подумал он со смешанным чувством досады, удовлетворения и гордости, встал и шагнул ей навстречу.

Что-то с нею было не так, он это сразу почувствовал. Продолжая улыбаться, она кивнула субъекту, тот осклабился в ответ, обнажив прокуренные редкие зубы, и приглашающе похлопал по сиденью кресла рядом с собой.

«Ах ты, мразь!» — то ли подумал, то ли прошептал он, чувствуя, как все холодеет внутри и желудок поджимается куда-то под ребра. Она поняла его состояние, быстро повесила сумку на спинку кресла, взяла его за руку и усадила рядом с собой.

— Перестань, — шепнула она по-туркменски. — Ну чего ты? Было бы на кого…

Он кивнул. «В самом деле, чего это я? Стоит ли обращать внимание?» Легче от этой мысли не стало.

За окном дождь перешел в снег, и по необъяснимому совпадению Анну Герман с ее цветущими раз в году садами сменил Иосиф Кобзон:

«Семнадцать мгновений весны», — машинально подумал он. — А почему, собственно, семнадцать?»

— Почему семнадцать? — спросил он вслух. — Семнадцать чего? — удивилась она.

— Мгновений весны.

— Ты дервиш, — рассмеялась она.

«Дер-виш, — произнес он про себя. — Дервиш». И попросил:

— Повтори еще раз, пожалуйста.

— Ты дер-виш, — в глазах у нее скакали веселые шайтанята. — Дер-виш, дер-виш!

Что-то дрогнуло в нем, ослабилась какая-то потайная, натянутая до предельного звона струна, и на душе стало легко и радостно, как бывает во сне, когда видишь себя мальчишкой. И — странное дело — субъект по ту сторону стола перестал его раздражать, отступил куда-то на задний план.

Шашлык был отменный, и рислинг приятно холодил нёбо. Утолив голод, он откинулся на спинку кресла и с наслаждением закурил. Они успели перекинуться всего несколькими фразами. Она по-туркменски поинтересовалась, кто этот тип напротив, он по-узбекски ответил, что не имеет ни малейшего представления, но раз это ее интересует, сейчас же наведет справки, она поспешно заверила, что нужды в этом никакой нет, просто этот тип таращит на нее глаза, а они у него препротивные, он предложил турнуть типа из-за стола, но она резонно возразила, что это будет нетактично с их стороны, ведь это они подсели к нему, а не он к ним, что же касается его глаз, то их в конце концов можно просто не замечать, и вообще не мешает быть повежливее с незнакомыми людьми, он хотел возразить, что именно вежливости их соседу по столику и не хватает, но она уже перешла от слов к делу и задала субъекту какой-то ничего не значащий вопрос, и тот опять выставил напоказ свои гнилые зубы.

— …в командировке тут. Сегодня отчаливаю, — уловил он конец фразы, произнесенной писклявым, как у лилипута, голосом.

— А я завтра. Утренним рейсом, — зачем-то уточнила она.

— Рано небось? — поинтересовался субъект.

— В половине одиннадцатого.

«Какого черта она ему все это докладывает?» — возмутился он и вдруг почувствовал себя лишним в этой компании: они говорили о чем-то, а он был всего лишь сторонним наблюдателем. Чтобы избавиться от этого ощущения, он решил выпить вина, но бутылка была пуста, и он стал оглядываться по сторонам в поисках официантки, совсем, как несколько минут назад субъект, у которого не сработала зажигалка.

— Может, коньячку желаете? — предложил субъект, поднимая пузатый графинчик.

Он хотел ответить резкостью, но ничего путного на ум не пришло, и тут, к счастью, объявилась официантка.

— Бутылку «Рислинга», — громче, чем следовало, сказал он.

— Сию минуту, — ответила официантка, сноровисто убирая со стола пустые тарелки.

— Может, хватит? — теперь она говорила по-русски, и он пропустил ее слова мимо ушей.

— А со мной рассчитайтесь, золотко, — субъект достал кожаный, с монограммой бумажник, выложил на скатерть две трешки и забренчал в кармане мелочью.

Официантка заглянула в блокнот.

— Шесть девяносто.

— Шесть сорок, любезная, — сварливо поправил субъект. — Хотел ведь полтинник на чай дать, а теперь перебьешься.

И он демонстративно кинул на стол пару двугривенников. Официантка залилась краской, но промолчала.

Субъект не спеша разложил по карманам сигареты и бумажник и поднялся.

— Веселого времяпрепровожденьица вам.

— До свидания, — сказала она.

Он промолчал.

Он молчал до тех пор, пока не вернулась официантка с бутылкой «Рислинга».

— Здесь будете пить или с собой возьмете?

— Здесь. Откупорьте, пожалуйста.

Халида пристально взглянула на него, но ничего не сказала. Официантка налила вино в фужеры и отошла к другому столику.

— Ну что ты на меня смотришь? — не выдержал он. — Первый раз видишь?

Она покачала головой.

— Сейчас ты, наверное, похож на моего отца.

— Такой же старый? — брякнул он, не подумав, и прикусил язык. Она сделала вид, что не расслышала.

— Он был ужасно упрямый. Мама рассказывала, что когда они решили пожениться, он настоял на том, чтобы свадьбу сыграли на Полтавщине. Как она ни отговаривала — ни в какую. Он туркмен, она украинка. Да к тому же первая красавица на селе. После свадьбы заманили его хлопцы на гумно и поколотили как следует. Неделю отлеживался.