Николай Гацунаев - Серая кошка в номере на четыре персоны

— Нечестно, — запротестовал он, поворачивая доску. — Не по-рыцарски.

— Ладно. Только потом не говори, что и проиграл из чисто рыцарских соображений.

Возвратившаяся из гастронома тетушка застала их за третьей партией, которую он, как и две предыдущие, безнадежно проигрывал. Положив своего короля на бок, — ничего другого не оставалось, — он решительно поднялся из-за стола.

— Пойду потороплю, а не то мы тут, до вечера застрянем.

На кухне, колдуя над сковородой, тетушка осторожно поинтересовалась его спутницей.

— Просто знакомая, — ответил он, чувствуя, что краснеет.

— Жаль, — вздохнула тетушка. — А я уж было обрадовалась, наконец-то невеста. Красивая женщина. И умная, видать.

— Пожалуй, даже слишком, — буркнул он, нарезая хлеб. Старушка взглянула на него, но ничего не сказала.

В Москве моросил дождь. Чавкал под ногами тающий снег. Автобусы разбрызгивали по сторонам грязно-серую кашицу. Пахло бензиновой гарью и мокрым асфальтом.

В первом попавшемся магазине он купил первое, что подвернулось под руку — темно-синий с поросячьим хвостиком на макушке берет, — и тут же, возле прилавка, натянул на слипшиеся холодными прядями волосы.

— Смешон?

Она отрицательно качнула головой.

— Тебе идет. А главное — не простудишься.

— Поживем, увидим, — ляпнул он ни к селу ни к городу. Она взглянула на него сбоку и улыбнулась каким-то своим, одной ей известным и понятным мыслям.

— Какая у нас программа?

— Было многое, — она посмотрела на часы, — дождь все спутал.

— Дождь, он такой.

— Что?

— Я говорю, давай переждем где-нибудь.

— Где, например?

— Например, в кафе. Честно говоря, я бы не отказался чего-нибудь выпить.

Она улыбнулась.

— Мы бы не отказались.

— Именно это я и хотел сказать. Прости. Проклятое косноязычие. Вечно меня надо редактировать.

— Опять за свое?

— Опять, — сокрушенно кивнул он, хотел что-то добавить, но она решительно взяла его под руку. — Едем. Я знаю, куда нам нужно.

Утром в гостинице между ними пробежала серая кошка. Именно серая, а не черпая.

— Ты весь какой-то несобранный, угластый, колючий.

— Куча старого хлама, — ехидно подсказал он.

— Не болтай. Просто тебя надо редактировать.

— Ну вот и займись, — рассердился он.

— С какой стати? — возразила она. — Ты меня устраиваешь такой, как есть.

— Тогда к чему этот разговор?

— Для твоей пользы.

— Трогает.

— Но?

— Что «но»?

— Ты ведь хотел продолжить?

— И все-то ты знаешь. Ну, хотел.

— Подсказать?

— Валяй.

— Ты хотел сказать, что другого я бы тебя не полюбила.

— А это не так?

— Это совсем не так, — ответила она задумчиво и серьезно.

Он не стал уточнять. Отвернулся в сторону и увидел серую кошку. Сидя посреди комнаты, она нахально чесала задней лапкой за ухом.

— Брысь! — цыкнул он на кошку. Та сверкнула на него оранжевым глазом, опрометью пронеслась между ними и исчезла в дальнем углу комнаты.

— Ты на меня? — искренне удивилась она.

— Ну что ты! — Он расхохотался и обнял ее плечи. — С суевериями воюю. Собирайся, пойдем бродить по Москве. И накинь что-нибудь на голову — дождь.

От станции метро пришлось добираться пешком, и они изрядно вымокли.

— Сейчас обсохнем, — заверил он, поддерживая ее под руку на скользких ступенях.

— Местов нет! — сообщил швейцар в щель приоткрытой двери.

— Подождем в фойе.

— Не положено.

— Что «не положено»? Не видишь — дождь.

— Все равно не положено.

— Да пойми ты!.. — вскипел он.

— Погоди, — она оттеснила его в сторону и что-то шепнула швейцару. Тот кивнул и услужливо распахнул дверь. — Заходите, чево там. Вон как хлыщет.

— «Хлыщет!» — передразнил он. — Давно бы так, а то «не положено»!

— Дак ведь местов нет. — Хитрые мышиного цвета глазки шныряли среди морщин, веером расходящихся от свекольно-бордового носа. — Што мне, жалко, что ли?

Он сдал в гардероб верхнюю одежду, сунул номерок в карман и, увидев, как из-за столика в глубине зала поднялись трое мужчин, тронул ее за локоть.

— Пойдем?

— Ты иди, — кивнула она. — Заказывай. Мне надо позвонить.

— Кому, если не секрет?

— Ты становишься невозможным, — рассмеялась она. — Успокойся, Отелло. Это всего лишь наши бывшие соседи по Ашхабаду. Мать и сын. Сережке пятнадцать лет. Я его зову Серый.

— А он?

— Откликается.

— Не увиливай. Как он тебя называет?

— Ты и в самом деле неподражаем. Он называет меня тетя Халида. Устраивает?

— Его?

— Тебя, несносный ты человек.

Он отошел, но еще некоторое время топтался возле двери в зал, делая вид, что высматривает свободные места, и услышал, как она заговорила с кем-то по телефону.

— Серый? Здравствуй, Серый! Узнал? Ну, молодец! Как у тебя дела? У меня все в порядке…

Рядом с дверью в зал девушка в джинсовом платье и белой пуховой кофточке расставляла сувениры в застекленном лотке.

Он машинально следил за движениями ее ухоженных пальцев с ало-золотистыми ногтями, продолжая прислушиваться к голосу Халиды.

— Да, здесь. Конечно, зайду. Обязательно. Привет маме. Пока, Серенький. Да, послушай, чуть не забыла…

Внезапно его внимание привлекла забавная фигурка из серой замши: отчаянно перепуганный котенок — хвост торчком, выгнутая дугой спина, ошалело выпученные глаза из оранжевых стеклянных бус — чем-то неуловимо напоминал кошку, почудившуюся ему утром в гостинице.

— Можно взглянуть?

Девушка подала ему котенка и улыбнулась.

— Последний остался. Берете?

— Беру.

Халида продолжала говорить по телефону, но он не стал слушать и решительно направился к свободному столику, за которым одиноко коротал время субъект неопределенного возраста, прямой и тощий, как швабра.

— Свободно?

Субъект окинул его безразличным взглядом мутно-водянистых глаз и вяло кивнул. Подошла официантка, заученно ловкими движениями собрала грязную посуду, смахнула крошки со скатерти, спросила, чуть заметно акая:

— Вы один?

— Двое.

— Выбирайте.

Она взяла с соседнего столика меню, положила перед ним на скатерть и ушла, унося на полувытянутых руках горку использованных тарелок.

Включили магнитофонную запись, и Анна Герман доверительно-задушевно сообщила обедающим, что обычные сады цветут один раз в год, а те, что у нас в душе, — «один лишь только раз».

Он покосился на субъекта. Костюм на его визави был серый, из дорогой добротной шерсти, тщательно отутюженный и пересыпанный по воротнику и плечам перхотью с длинных по последнему крику моды волос. И сам он был весь какой-то невзрачный, и ничего не меняло даже то, что повязанный огромным узлом галстук резал глаз немыслимой пестротой красок, а по фисташковому полотну рубахи были в хаотическом беспорядке разбросаны печатные схемы и другие детали какой то технической аппаратуры.