Песах Амнуэль - Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

— Мы должны спешить, иначе замерзнем, — сказал я, разворачивая одну из последних галет.

Риккардо не замерз. Он повстречался с боевым дроном, напечатанным на 3D-принтере повстанцами и управляемым на расстоянии пилотом-геймером с помощью игровой видеоприставки. Эта встреча стала для Риккардо фатальной. Когда его увозили, он кричал: «Я не видел! Не видел!»

Их и нельзя было увидеть. Пилоты выиграли войну «удаленно», сидя в удобных креслах. Это стало возможным, благодаря миллионам людей, не пожалевших денег ради борьбы повстанцев за независимость.

На седьмой день мы натолкнулись на механизированную колонну НАТО, в голове которой шла снегоуборочная машина, расчищавшая путь. В знак приветствия мы кивали им и напрашивались в попутчики, но их командир, ссылаясь на прямые приказы, отказался взять нас на борт. Действительно, выглядели мы неважно. Как миротворческий контингент, мы передвигались без флага, походили на бродяг и были скорее обузой — нас надо кормить, — чем способными оказать кому-либо помощь. К тому же что хорошего можно подумать о людях, драпающих, повернувшись спиной к линии фронта? Мы говорили правду: начальство приказало нам возвращаться самостоятельно, чтобы избежать верной гибели, но…

Они посоветовали нам разбиться на мелкие группы и остановиться на ночлег в какой-нибудь крестьянской izbe.

— Вы беспорядочная кучка наемников и представляете собой легкую цель для пилота, забавляющегося «стрелялкой», — сказал нам один из командиров. Я запомнил его миндалевидные глаза, не скрытые балаклавой.

Он нырнул в кабину и бросил оттуда несколько пачек контрабандных сигарет для нас. Пока мои спутники карабкались за сигаретами, я сумел оценить, насколько поредели наши ряды: нас осталось едва ли человек тридцать.

Этой ночью мы курили, усевшись в кружок, и впервые среди нас витала мысль о дезертирстве; хотя вслух не было сказано ни слова, наши глаза стали другими.

Каждую ночь мы недосчитывались нескольких парней, давших деру, не сказав ни слова.

Каждую ночь рюкзаков становились все меньше и меньше.

У меня был медицинский контракт, я не был наемником, как другие. Да, я был на фронте, находился там вполне в согласии с самим собой и выполнял обязанности врача. Идея бегства была привлекательной, но сулила при этом неизбежные неприятности: нарушив подписанный контракт, я не мог рассчитывать найти другую работу в зоне военных действий. Да и чтобы найти работу, надо прежде всего выйти из этой заварушки живым.

Все мы думали об одном и том же.

На следующий день я придерживался хвоста колонны и при первой возможности скрылся за холмом и, отключив прибор GPS, позволявший засечь мое местоположение, покинул группу.

Для ходьбы я часто использовал колеи, проложенные транспортом. При этом я шарахался в сторону от любого силуэта на обочине дороге. Но больше всего я боялся солдат в камуфляжной униформе, использующей нанотехнологии для создания эффекта невидимости. Их было не разглядеть на фоне посеребренных берез и смертельной белизны снега. Они выглядели привидениями. Местные жители называли их лешими или хозяевами леса.

Но холод оставался главным врагом. Не столь даже для меня, как для рюкзака. Каждую ночь я был вынужден бороться с обледенением его разъемов.

Несколько дней я ни с кем не разговаривал. Иногда засекал патрульный дрон, и тогда моей главной заботой становилось избежать попадания в зону, простреливаемую им. Я петлял, лицо прикрыл балаклавой, оставив узкую щель для глаз.

В первые дни мне часто представлялся образ матери. Это придавало мне некий душевный комфорт, а с восьмого дня я использовал его, чтобы двигаться быстрее. Я продвигался наугад, у меня не было четкого направления, не существовало ориентиров, иногда попадались сбитые знаки с надписями кириллицей. Следы от проехавших машин, были занесены снегом так, словно Кикимора, злая жена Лешего, каждую ночь покидала свой дом, оборачиваясь снежинками, чтобы замести все на свете.

Утро слепило белизной.

После десятидневного марш-броска я заметил деревню. Выбрав избу, из трубы которой тянулся дымок, я постучал в дверь. Открыла девушка. Пока я пытался объяснить ей, кто я, подошла ее мать. В ее глазах были слезы, а в руке она сжимала окровавленный шмат мяса. Указав на флаг, нашитый у меня на руке, она сказала дочери:

— Итальянец, итальянец.

А мне сердито объяснила, что пару дней назад к ней на ночлег попросились два итальянских солдата, а ночью зарезали теленка, разделали его и удрали.

Я был обижен и расстроен. Но не так сильно, как если бы чувствовал себя виноватым, просто потому, что тоже был итальянцем.

Помогая жестами, я спросил ее, как они выглядели, была ли на них униформа и были ли у них рюкзаки, как у меня. Она приложила руку к подбородку и показала длину бороды.

Я решил прекратить расспросы, опасаясь ее реакции. Кто знает, что взбредет ей в голову сделать со мной ночью? Спать с открытыми глазами хуже, чем остаться на улице под защитой лишь шатра, разворачиваемого на ночь рюкзаком.

Утром я убедился, что, к счастью, жуткие слухи об убиенном теленке еще не распространились по деревне. Я дошел до ее противоположного конца и постучал в другую избу. Мне отворили и долго совещались, прежде чем предоставили место возле камина.

Мне стало интересно, на сколько дней мне удалось продлить свою жизнь.

Эта семья меня не боялась: у меня не было ни пистолета, ни ножа, я уже не был солдатом, а был самым обыкновенным человеком, игрушкой в руках Судьбы. На руке под итальянским флагом у меня красовалась повязка «Красного Креста», которую пожилые члены семьи немедленно узнали. Я стащил ее у одного умирающего тяжелораненого, которому она уже ничем не могла помочь.

Из кухни донесся восхитительный аромат. Заглянув туда, я обнаружил двух женщин: одна шинковала половину кочана капусты, а вторая жарила другую половину в подсолнечном масле. На столе, рядом с мешком семечек, своей очереди поджидали четыре картофелины, морковь, кусок вяленого мяса и сушеные лесные грибы.

Крестьяне пригласили меня сесть за стол и угостили едой, которую готовили для себя. После скудости предыдущих дней, для меня это был настоящий пир.

Я ел суп, который они называли «борщ», немного хлеба и бобов. Я взглянул на суп — он был кроваво-красным из-за свеклы, куски которой плавали в тарелке, как мясо в бульоне. Я не думал дважды, прежде чем поднести ложку ко рту.

— Очень хорошо.

Я сделал жест, которым в Италии принято выражать признательность. Хозяйка поднялась из-за стола и приоткрыла старинный буфет. Она достала из него банку, держа ее, словно шкатулку с сокровищами, и положила в мою миску немного сметаны, отчего суп стал даже еще вкуснее.