Песах Амнуэль - Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

В «Осеннем крике ястреба» Иосиф передал все движения парящей в небе птицы так, как будто был птицей или пилотом. Летчик, который обучал его, сказал, что полет описан профессионально, потому что Бродский учился управлять самолетом. Тут я подумал: обычному человеку таким образом проще объяснить, как поэт может точно воссоздать внутренние ощущения полета птицы. Но, возможно, существует другое объяснение и другая причина того, как это может быть.

Стихийный мистик

Я хочу вернуться к вопросу о том, что в стихах Бродского звучит нечто принципиально противоположное обыденности. Для того чтобы пережить полет изнутри, как его переживает птица, гениальности недостаточно. Нужен совершенно неординарный внутренний опыт. В моем понимании, Иосиф Бродский — стихийный мистик. Что снимает сразу множество вопросов: например, к какой конфессии он принадлежал? Правда ли, что он крестился? И действительно ли он занимался йогой? Совершенно не имеет значения. Откуда в нем это? Уточнить невозможно. Прорыв на волне вдохновения, постоянная мысль о смерти, отношения предельной искренности… Или, как говорил он сам: «…стихотворение — колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения».

Такой взгляд на природу его стиха недоказуем ничем, кроме самих стихов и узнавания: я встречал таких людей. Знаю только, что их невозможно вычислить с помощью логики или эрудиции. Они распознаются так же, как Иосиф говорит о том, как он и Ахматова узнали друг в друге мастера — с одного взгляда.

Я упоминал здесь, в этой книге об игре на занижение. Вот что сбивает с толку литературоведов. Отсюда домыслы об обыденном. Все с точностью до наоборот. Настоящее высокое экзистенциальное мистическое чувство живет в его стихах и прозе, и вкладывается в наши уши во внешне обытовленной форме с помощью этой игры.

Доказательством мистического в поэзии Бродского может быть практически любое его стихотворение. Но чтобы окончательно поставить все точки над «и» попробуйте представить, каким должен быть человек, который написал такие слова:

«Видимо, всегда было какое-то “я” внутри той маленькой, а потом несколько большей раковины, вокруг которой "все" происходило. Внутри этой раковины сущность, называемая “я”, никогда не менялась и никогда не переставала наблюдать за тем, что происходит вовне. Я не намекаю, что внутри была жемчужина. Я просто хочу сказать, что ход времени мало затрагивает эту сущность. Получать плохие отметки, работать на фрезерном станке, подвергаться побоям на допросе, читать лекцию о Каллимахе — по сути, одно и то же. Вот почему испытываешь некоторое изумление, когда вырастешь и оказываешься перед задачами, которые положено решать взрослым. Недовольство ребенка родительской властью и паника взрослого перед ответственностью — вещи одного порядка. Ты не тождествен ни одному из этих персонажей, ни одной из этих социальных единиц; может быть, ты меньше единицы».

«Петрополь» и др.

Из каких-то хулиганских соображений, я думал начать с того, как все закончилось, но получилось иначе.

8 июня 2015 года мы с писателем Евгением Лукиным выходим со двора Мойки 12. Музей Пушкина — пафосное место. Двор заполнен цветущей сиренью, людьми и съемочными группами с камерами. В концертном зале музея только что завершилась церемония вручения премии «Петрополь».

Церемония — слово неудачное: живой, веселый получился вечер. Полный зал таких замечательных, таких почти нигде не встречающихся уже людей. Иногда я называю подобную публику «культурным слоем», имея в виду, с одной стороны, ее качество, с другой — то, что они (мы) присутствуем почти в ископаемом, археологическом качестве. Да и сам слой тонок.

Два часа выступлений. На сцене замечательные люди. Полунин в желтой кофте, за ухом цветок. Два Лейкиных — писатель и клоун. Юрий Рост с его обманчиво ленивой речью и цепким взглядом художника. Потрясающий Николай Мортон, Яков Гордин, Андрей Хржановский. Главный митек Дмитрий Шагин со Славой Полуниным от лица Академии Дураков поздравляют всех нас соответствующим образом.

Во время моего несколько занудного выступления ведущий Андрей Максимков (академик той же замечательной академии) зачитывает прямо со смартфона свежеиспеченную новость — поздравление в день рождения Иосифа Бродского, опубликованное в фейсбуке на странице Департамента культуры города Москвы:

«Сегодня свой юбилей празднует любимый многими поэт, драматург, переводчик, лауреат Нобелевской премии по литературе, Иосиф Александрович Бродский. Мы от всего сердца поздравляем легендарного поэта с праздником и желаем ему крепкого здоровья и долгих творческих лет».

После завершения вечера в коридорах и во дворе оживленные группы смеются, фотографируются у бронзового Пушкина. Вручение премии — финальный аккорд. У меня в рюкзачке бронзовый Достоевский — я тоже лауреат. Позади успех: тираж разошелся за два месяца, серия выступлений, интервью, съемки.

Евгений Лукин подбил меня год назад написать первую главу книги, в журнале напечатал отрывок, и сейчас мы выходим вместе с ним из-под арки музея на набережную Мойки. Символическая точка. Круг замкнулся.

На выходе к нам присоединяется Николай Якимчук — учредитель и организатор премии. Усталый и озабоченный он бормочет, что «премию вручаем, может быть, в последний раз: спонсоры разбежались, и статуэтки покупал за свои деньги вместо нового холодильника». Напоследок он рассказывает, как на 175-летие Пушкина так же выходил отсюда после праздничного вечера вместе с директором музея. И тот (предположительно с горькой иронией) сказал: «Ну, вот, празднества закончились. Теперь о Пушкине можно и забыть».

Солнечный ветреный день. Мы расходимся в приподнятом настроении. Еще две недели, и лето набирает силу. Город затихает до октября.

P. P. S.

Что касается такой любви и такой славы. За скобки вынесем ПИАР, желтую прессу, и бизнес вокруг его имени. Это не столь интересно, как кажется. Но все-таки встает вопрос относительно этой совершенно парадоксальной ситуации. В то время, когда поэзия практически перестает быть видом искусства, огромное число людей вообще не читает книг, и российская литература напоминает выжженное невежеством и абсолютным пренебрежением к культуре поле, появляется грандиозная фигура поэта, слово которого, буквально затаив дыхание, как откровение слушают миллионы людей.

Что же это такое?

В ответ сказать можно многое. Но хочется — только одно. Его интонация экзистенциальна. А в наше странное время человеку, который пытается найти себя, в плане смысла, приткнуться особенно некуда.

Пару лет назад недалеко от моего дома, на Васильевском острове открылось кафе.