Песах Амнуэль - Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

Вместе с гибелью полутора комнат, куклы самураев канули во тьму прошлого, казалось, навсегда. Это был один из ощутимых фрагментов потерянного мира. Сумрачная коммунальная квартира: через коридор можно было пройти в полторы комнаты. Странная лепнина на стенах, два черных «соборообразных» буфета. Привезенные из путешествий морские звезды и китайские пробковые панно. Балкон, с которого в одну сторону была видна Пантелеймоновская церковь, в другую — Спас-Преображенский собор. Вход в келейку Иосифа через темную фотолабораторию его отца, и затем через шкаф с выломанной задней стенкой, сквозь похожую на театральную декорацию стенку из трех старинных платяных мастодонтов.

Не было больше Марии и Александра Ивановича, Иосифа, который раз в две недели звонил из-за океана, черной с белой манишкой кошки, которую Иосиф считал котом. Нет старого телефонного аппарата с тяжелой эбонитовой трубкой — Мария все время накрывала его подушкой, боясь прослушки.

В архивный отдел Фонтанного дома я захожу теперь периодически, иногда по делу, иногда в гости. Порой дела возникают неожиданно… Одна из сотрудниц музея прочитала в моей книге главу о самураях и позвонила. Она сказала, что японские куклы сломаны, разобраны на части, и фрагменты их лежат навалом в небольшом ящичке. Они не знают, что с обломками делать. Мы договорились, что я приду и попробую их собрать. А я еще прихватил с собой фото, на котором я в возрасте 4 или 5 лет играю с самураем, сидящим на коне.

Куклы, на первый взгляд, действительно находились в жалком состоянии. Отдельные части лежали вперемешку. Но, оказалось, сломано было не так много. В ящике нашлись фрагменты всадника-самурая и стойки со старинным оружием, на которую должны были крепиться меч и лук со стрелами. Запутало сотрудников музея то, что игрушки были разного масштаба, и оружия оказывалось много для одного воина. Мои руки делали все сами, даже не надо было ни на минуту задумываться. Я столько раз в детстве разбирал и собирал эти игрушки. Вот стоит на столе стойка, на которую крепится самурайский меч, лук, и отдельно три стрелы с серповидными наконечниками. Вот и самурай на лошади и с двумя мечами за поясом примостился рядом. Только пришлось прислонить его к чайнику: у лошади сломаны ноги. Сотрудница побежала за фотоаппаратом, заснять результат. А я вдруг понял, что снова играл с игрушками, которые мне давали 50 лет назад и которые я тогда любил больше всего на свете. Рядом на столе лежала фотография — я в 4 года с этой же куклой.

Прошло 50 лет. Я не думал, что когда-нибудь смогу к ним прикоснуться.

«Дорогой дед…»

Тот самый «Бог с большой буквы». Будто спрашиваешь в какое-то огромное ухо, и через некоторое время приходит ответ.

6

Я почти ничего не мог рассказать о прадеде — Моисее Борисовиче, агенте фирмы «Зингер» в Двинске. Даже о прабабушке Фанни Яковлевне что-то знал, а о нем ничего.

Одним из первых откликов на мою книгу было письмо. Аспирант, историк литературы готовил оригинальную выставку. Ему нужны были фотографии. Экспозиция посвящалось отрывку неизвестного стихотворения Иосифа Бродского, посвященного деду. Иосиф написал эти стихи в Риге, во дворе перед Домским собором. Я этого стихотворения не знал.

Дорогой дед, дорогой дед

Потому что ты умер и тебя нет

Потому что в Вильне идет всю ночь

Сильный дождь. Потому что дочь

Твоя родила меня. Потому

Что разве могу объяснить кому

Как мальчик ходивший в четвертый класс

Поехал на кладбище в первый раз…

Это было так неожиданно… так неузнаваемо.

7

Когда я рассказал Михаилу Руткису, что Иосиф прокручивал на проигрывателе и даже напевал мне «Лили Марлен», он в ответ многозначительно закивал головой.

— Он знакомым ставил классическую музыку. А для своих — «Лили Марлен».

Значит, это все-таки было признание.

8

Выступая, каждый раз я все пытался и никак не мог объяснить то особенное состояние, атмосферу нашей семьи, которую я помню в квартирах своих родных — на Чайковского, в «полутора комнатах», на Бородинке…

Я не был удовлетворен описанием и пытался выделять отдельные качества. К примеру: силу духа, стойкость, как будто стальной стержень у каждого есть из старшего поколения — результат испытаний… К тому добавлял, что внутренняя сила не огрубила их, не отняла у них ни тонкости и сложности натуры, ни истинной интеллигентности, проявленной даже на уровне интонации и жеста, на уровне рефлексов. Потом добавлял, что все это переплеталось с полной погруженностью в прелести советского быта. С учетом того, что они были настоящими патриотами и диссидентами одновременно, картина получалась сложной, запутанной. Но, все равно эта сложность не передавала до конца духа нашей семьи.

И вот как-то, отвечая на вопрос журналиста, я вдруг получил ответ. Дух модерна — вот суть атмосферы нашей семьи. Это не об архитектурном стиле. То особенное состояние начала 20-го века: грандиозный взрыв, выплеск энергии, который породил поэзию Серебряного века, театр Мейерхольда и Станиславского, картины Врубеля, Рериха, взрывающуюся геометрию Гауди… можно перечислять бесконечно. Это было цунами, грандиозная энергетическая волна и, она же — атмосфера того времени.

Юность старшего поколения нашей семьи прошла именно в эти годы, и они оставили глубокий след. Я понял, что в блокаду, на фронтах, в коммунальных квартирах, в очередях за продуктами, в клетке сталинизма, под прессом КГБ и КПСС — в самом сердце, как огонек пламени свечи несли они удивительную энергию модерна, в каком-то смысле жили ей, и она в них не убывала. Из нее сплелась атмосфера дома, семьи, каждой квартиры и в какой-то степени характер каждого из них. От этого до сих пор осталось удивительное и, к сожалению, неповторимое чувство.

Пожалуй, «Жемчужина» Врубеля — идеальный образ, казалось тогда таинственного, мерцающего волшебного пространства семьи, реального и психологического.

Семья необъяснимым образом взрастила в нас дух модерна. Самое главное, что мы впитали и что наверняка впитал Иосиф.

После написанного

Работа над книгой не завершается, даже когда она издана, и тираж распродан. Все время пытаешься что-то исправить, дописать. Разглядывая ее в магазине, в твердом коричневом переплете, видишь знакомую ироничную улыбку на лице ее главного героя: ну что, ушел поезд?

Оставляя автограф или выслушивая отзыв, мысленно изменяешь порядок слов в сомнительной фразе, пытаешься завершить мысль и вдруг приходишь к неожиданному выводу. На очередном творческом вечере отчетливо кристаллизуется нераскрытый до конца смысл… Потом к тебе подходит человек и рассказывает новую историю… и далее разворачивается череда событий…