Песах Амнуэль - Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

Итак, о буквальности значения слов: «Поэт, <���…>, есть средство существования языка». Это не изощренная метафора, а определенное отношение к себе и к жизни, которое, хорошо известно в духовной традиции и называется «служением». Служение есть определенная организация человеческой души относительно смысла и духа.

Проблема в том, что среди литераторов и читателей развито мнение о естественности и даже необходимости для талантливого писателя таких атрибутов личности, как — ущемленное самолюбие, бесконечное самопотакание, любование собственной гениальностью, жалость к себе, и так далее, и так далее. В то время все это противоположно по сути служению и являет собой банальность и штамп в представлениях о творчестве и о богеме.

Содержание сказанного исчерпывается бородатым студенческим анекдотом.

У слушателя Академии художеств спрашивают:

— Ты хотел бы ваять, как Микеланджело?

— Да, конечно, — отвечает студент.

— Тогда, живи, как он.

— Что я, с ума сошел!

Бродский в Мичиганской лекции обозначил позицию противоположную: «Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы. <���…> В момент, когда вы возлагаете вину на что-то, вы подрываете собственную решимость что-нибудь изменить».

Поскольку тезис полностью соответствует его способу жить, можно смело сказать, что это подтверждение позиции служения. Откуда он ее взял — другой вопрос. Жизнь научила: ссылка, «Кресты», допросы… Вещи, точно избавляющие от иллюзий и самопотакания. Может быть, есть и иной, скажем так, позитивный источник, но об этом позже.

С другой стороны, люди духовной традиции как будто бы хорошо знают жизненную позицию служения. Она в некоторых конфессиях детально регламентирована. В этом-то и беда. Регламент и внутренняя работа вещи несовместимые.

Сразу появляются схемы, стереотипы, представления о том, как должен вести себя такой человек. Например, он должен быть нравственно чист, аскетичен, позитивен, богобоязнен… Им трудно представить в такой форме духовной жизни человека, у которого скверный характер, мрачное отношение к жизни и беспорядочно обстоящие дела с противоположным полом. Им это покажется не совместимым с духом. Но с духом совместим только дух… остальное может в принципе сложиться как попало, если человек предельно честен, к примеру, в том самом качестве, когда принято абсолютно, что он средство и инструмент языка.

Будешь как Бродский…

1

Притяжение людей происходит само собой без малейшего моего участия. После выступления в современном арт-пространстве со мной связался представитель Сифрии — библиотеки Большой хоральной синагоги, и предложил выступить. Он оказался молодым рыжим и несколько похожим лицом на Иосифа Бродского в молодости. Слегка смущаясь, он пытался разъяснить мне ситуацию:

— Вообще-то раввины нашей синагоги на Иосифа Бродского до сих пор в обиде. Но он настолько значимая величина, что они согласились устроить вечер.

В этот момент я понял, что организатор сам любит стихи Бродского. А он продолжал рассказывать историю обиды.

— Иосиф как-то в конце 60-х зашел в синагогу с девушкой. Он хотел пройти с ней в молельный зал, но его остановил раввин и сказал, что по закону девушка должна подняться наверх, на галерею. Иосиф «послал» его, и они ушли.

— Вы понимаете, Михаил, — с трепетом в голосе говорил рыжий, — фокус в том, что в те годы люди не только боялись заходить в синагогу, опасаясь слежки. Проходя мимо ворот, не решались даже посмотреть в сторону входа. А он зашел, не задумываясь, и… так вышло…Наши раввины все равно на него немного обижаются… Но вы же понимаете… это Бродский!

Все та же черта. Никаких рамок и ограничений: ни советских, ни религиозных.

2

В «Парк культуры и чтения» на Невском 46 меня приглашали выступать дважды. В первый раз было много публики, журналистов и телевидения. Во второй, перед самым юбилеем — 75-летием Иосифа Бродского, — когда по всему городу уже поднималась неожиданная, невероятная, почти истерическая волна чествований, вечеров, статей, перфомансов, спектаклей и выставок, на Невском 46 сделали площадку прямо во дворе. Мы выступали в очередь с Яковом Гординым. Он рассказывал о детстве Иосифа. Вспомнил, как его называли рыжим, и когда он играл с мальчишками в футбол, то сам вызывался лазить за мячом в какую-то яму с песком, куда никто лазить не хотел.

В конце моего выступления стал накрапывать дождь, но люди не расходились. Наоборот, когда мы сместились под козырек здания, обступили меня плотно и, как только выступление закончилось, набросились с вопросами. Потом ко мне подошли, кажется, трое. Двое просили записать адреса знакомых, которые общались с Иосифом до 1972 года в Ленинграде. Третий сказал, что ходил с ним в одну школу. (Он назвал ее, но номер не запомнился). Когда он получал двойки или хулиганил, родителей вызывали к директору. Они возвращались и часто говорили ему: «Если не исправишься, будешь таким как Бродский!»

3

В одно из последних выступлений, в литературном клубе «Книги и кофе» на Гагаринской, собралось не так много народа. В зале была в основном молодежь, и обратили на себя внимание двое пожилых мужчин. Один из них перед началом выступления затеял со мной разговор. Он держался, казалось, даже развязно. Другой, наоборот, тихо примостился в уголке, как старый ворон, нахохлившись и повернув голову набок. После завершения вечера ко мне подошли оба.

Они знали Бродского. «Общительный» оказался русским, проживающим нынче в Америке. Он — авиаконструктор. Но в 60-х тусовался в «Сайгоне» и был фарцовщиком на Невском.

— Я встречался с Бродским один раз, — сказал бывший фарцовщик. — Он пришел ко мне покупать джинсы. Это был необычный человек. Он вынес мне мозг буквально за три минуты. Он что-то тогда сделал со мной. Я никогда не забывал этой встречи. Вы понимаете, тогда еще никто не знал, кто он такой.

Вначале «американец» показался мне бесцеремонным. Но что-то в нашем вечере тронуло его. Он все никак не мог уйти, сказал, что собирает хорошие переводы. Начал по памяти читать лучшее из Уистена Одена, переведенное на русский. Гость из Америки читал великолепные стихи.

Второй мужчина действительно походил на ворона. Он выглядел значительно старше, чем казалось издалека, и, видимо, был эмпатичен: с трудом справлялся со своими эмоциями. Он сказал, что одно время учился в школе вместе с Иосифом Бродским и жил рядом. Потом поделился своей историей.

24 мая 2015 года музей Бродского открыли на один день. Он отстоял очередь и попал в «полторы комнаты».

— Я тоже немного пишу, не так конечно, как вы, — извиняющаяся осторожная интонация.

Он выложил краткий отчет о своем посещении на сайте proza.ru. Через несколько дней к нему пришло письмо. Человек, который 20 лет живет в Израиле, написал, что он был лечащим врачом Марии Моисеевны Вольперт в последней ее больнице, и она практически умерла у него на руках.