Песах Амнуэль - Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

Дело уже не в том, что книга живет своей жизнью… Ты все время хочешь исправить какую-то деталь в тексте и вдруг замечаешь, что книга изменила что-то в тебе. Меняется на самом деле твоя жизнь. И не ты уже работаешь над книгой, а она над тобой.

Последняя ее глава заканчивалась отрывком из стихотворения Иосифа, из-за которого все кому ни лень пеняют ему, что он лежит на кладбище в Сан-Микеле. Я, можно сказать, вляпался, в то же самое. Себя оправдываю только тем, что живу нынче на Васильевском острове. Не о том речь… По первоначальному замыслу, отрывок стихотворения должен был быть на строфу длиннее. Из-за проблем с авторским правом пришлось раньше времени поставить точку, и получилось, на мой взгляд, несколько слащаво.

Прошел год с момента публикации, и появилась возможность книгу переиздать и дополнить. И вот оказалось, что в основном тексте почти ничего менять не надо. Но этот странный процесс доработки текста до какой-то новой точки и вполне себе реальной доработки меня, тоже до какого-то нового, не вполне еще понятного качества — этот процесс требует написания еще чего-то.

Получится своего рода post scriptum.

Юбилей

24 мая 2015 года, в день рождения Иосифа Бродского, «полторы комнаты» — его квартиру-музей открыли на один день. Я не пошел на открытие, хотя имел пригласительный билет, потому что был там двумя днями ранее. Николай Якимчук: писатель, кинорежиссер и художник договорился о съемке фильма в ремонтируемых до последнего часа «полутора комнатах», и этим удалось воспользоваться. Для меня возвращение в очередной раз в это пространство, как удар по оголенным нервам.

Я также не мог определить своего отношения к тому, что в эти дни в Петербурге появится дочь Иосифа, Анна-Мария, моя троюродная сестра. С одной стороны, о ее приезде мало кто был извещен и ее охраняли и прятали от журналистов и телекамер Энн Шелберг и Александр Гринбаум. Я знал, что могу с ней встретиться, но мое отношение к родственным связям и так всегда было запутанным… Я решил не искать встречи специально, и все определилось само. Ее привезли в дом Мурузи, а я в результате сложных внутренних «телодвижений» отправился на официальное чествование в новое здание Александринки.

В этот же день 24 мая праздновался и день города. Невский был перекрыт и запружен толпой. На площади Островского перед Александринским театром ярмарка — море голов и палатки, гремел с многочисленных платформ и сцен бездарный рок вперемежку с народными хорами, взвизгивали танцоры и кричали кукловоды с огромными двухметровыми куклами.

Я с трудом протиснулся во внутренние дворы. Около здания новой Александринки упала тишина. Пять-шесть человек, лениво перебрасываясь фразами, ожидая кого-то перед театром. Вход в фойе не охранялся.

Прямо у двери я столкнулся с Михаилом Мильчиком [14] Млечный путь № 2, 2016(17) Литературно-публицистический журнал . Мой вопрос: «Как там, в доме Мурузи?»— его остановил и будто бы дополнительно выпрямил.

— Очередь, как в мавзолей, — ответил он, — до Литейного и уходит за угол. Люди стоят по 4–5 часов.

Он был в приподнятом настроении и произносил фразы, пафосно взмахивая рукой, будто со сцены. Это должен был быть и его день. Пятнадцать лет борьбы и упорного труда. И вот, музей открыли. На один день, правда, и что дальше — неизвестно.

В новом здании Александринки прохлада, тишина. Три этажа просторных фойе, накрыты столы «на крыше». Притом не так много народа. Замелькали знакомые лица. Периодически сталкивался, кланялся, перекидывался фразой… В какой-то момент один из известных «бродсковедов» похвалил меня за книгу и добавил, одновременно иронизируя и как бы приглашая в круг:

— Вы, наверное, теперь будете разрабатывать семейную тему?

— Да вы знаете, я все что хотел, уже сказал.

Праздничные выступления, фуршет, скрипки «Лойко» потерялись в огромном пустом пространстве. Осталось много не выпитого шампанского. Над лестницей висели огромные фото Бродского. С одного из полотен его лик глядел скептически и грустно: на фото он сидел, подперев подбородок рукой.

За столиком в фойе я познакомился с Мариной Темкиной. Она последние годы была литературным секретарем Иосифа. Она поэт и переводчик, но основное занятие сейчас психотерапевт. Мы говорили долго… Осторожно обменивались воспоминаниями и впечатлениями, одновременно как будто примеривая свою память к памяти собеседника. Я понял, что не зря все время опасаюсь такого рода встреч: очень деликатная материя. Но в данном случае разговор складывался удачно.

Казалось, над нами все время повисает дух цехового «бродсковедения», когда память о живом (очень живом человеке) становится чем-то профессиональным… деятельностью. Это, слава Богу, не желтая пресса, и не прямые продажи, но все-таки то, чего хочется в случае с Иосифом в обязательном порядке избежать.

Нам с Мариной, кажется, удалось сохранить частное, приватное настроение разговора. Несколько смущало ее пристрастие к психоанализу, и попытки вскрыть какие-то детские комплексы в поведении Иосифа. Мы говорили еще об общих знакомых, и к нему возвращались кругами.

Вначале она пожаловалась, что ее недавно в Нью-Йорке целый день снимали для нового фильма о Бродском, а в окончательный вариант вошло в результате минуты три.

Она рассказала о том, как Иосиф маленьким мальчиком вернулся в Ленинград после снятия блокады и первое время всего очень боялся. Был запуган чем-то, возможно сверстниками в эвакуации. Она намекнула на историю, когда дети, играя в фашистов, повесили еврейского мальчика по-настоящему. Потом, в какой-то момент его страхи неожиданно прошли, и он наоборот стал отчаянно храбрым.

Через некоторое время Марина спросила: «Вы знаете Володю Вольперта?»

Я знал о нем: это двоюродный брат отца, лично с ним не был знаком, но помнил, что его знали многие, в том числе Мария, Саня Ваня и Ося.

— Он жив до сих пор, ему далеко за 80. Они общались с Иосифом периодически в Нью-Йорке. Володя эмигрировал много позже и не знал совсем, как устроиться в Америке.

Иосиф тогда, сразу после Володиного приезда спросил меня: «Чем я могу ему помочь?»

— Помоги деньгами…

Марина пыталась описывать, как Иосиф выстраивал интригу в отношениях с женщинами. Она видела приметы игры невзначай, когда приходила к нему по делам.

— И потом однажды Иосиф пришел к себе домой задумчивый и будто бы растерянный, и сказал: «Кажется, я женился», — проговорила Марина и сама задумалась.

Неожиданно она начала рассказывать о его смерти. Она второй после Осиновских увидела его мертвым в спальне — он лежал на кровати. Мария ушла из квартиры и сидела рядом с домом, в кафе на углу.

Потом мы опять вернулись к его детству. С ее слов, Ося боялся лететь на самолете, когда они возвращались из эвакуации в Ленинград. И сразу она перескочила на то, как Иосиф брал уроки пилотирования на маленьком спортивном самолете в Новой Англии. Он не только не опасался полета, но, наоборот, проникся им необычайно.