Песах Амнуэль - Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

Однажды во время их разговора в фотолабораторию вошел юноша лет семнадцати.

— Мама просила передать, — протянул он Александру Ивановичу какой-то сверток.

— Вот еще одно имя возвращается, — показал тот на фотографию Гернета.

— Человек или только имя? — спросил юноша.

— Только имя, — ответила Галина Ивановна.

Молодой человек понимающе кивнул и через несколько минут распрощался.

— Мой сын уже вполне взрослый, — заметил Александр Иванович.

Через много лет Галина Евгеньевна Гернет узнала, что этого юношу звали Иосиф Бродский.

Память — скорее стена, чем проломы в ней. Вероятно, вследствие того, что нам в большей степени нужна защита от своего жизненного опыта, чем его осмысление. Иногда испытывая потребность заглянуть в окно или замочную скважину, мы рассматриваем крохотный видимый фрагмент, и мысленно достраиваем остальное, как правило удобным для своей совести образом.

После войны люди возвращались домой и вместо наград и новой надежды иногда отправлялись в лагеря или получали уведомления об исчезнувших близких как о врагах народа. А потом, когда все это кончилось, оказалось, что население настолько привыкло или смирилось с таким порядком вещей, что реабилитация канувшего в бездну ГУЛАГа фронтовика или труженика тыла почиталась почти за счастье: пусть он и не вернулся оттуда, но более — не враг народа и семья не несет на себе клейма. Люди забывали или силились забыть, то, что близких нет более в живых, что их заменили списками и старыми фото. Соглашались с тем, что это — справедливость и своего рода возвращение.

Соглашались сильные мужественные взрослые люди, прошедшие большую войну. А ему 17 лет, он еще не знает жизни, и еще не поэт, но уже способен, походя, почти случайной фразой в четыре слова рассечь, как самурайским мечом бездну этого самообмана.

— Человек, или только имя?

Самообман — то, с чем он не согласится в своей жизни никогда.

Именно здесь, в «Старой Вене» у меня впервые возник посыл к более четкой, я бы сказал, лекционной артикуляции новообретенного смысла. История Друкарева всего лишь замкнула его.

Сама «Старая Вена» — литературная гостиная, расположенная в доме на углу Гороховой и Малой Морской — место, где собираются профессиональные литераторы. Их реакции я ждал с трепетом и особым интересом и, оказалось, не зря. Рассказ о том, как Иосиф Бродский объяснял мне работу со стихотворной формой они слушали совсем не так, как обычная аудитория. Можно сказать, мотали на ус.

Я сосредоточился на его мысли о том, что, когда пишешь стихи, надо пропускать первый легковесный ритм, рифму, строфу… то, что без труда дается, приходит сразу, потому, что это шаблонное, то, что окружает со всех сторон, и не является новейшей тканью языка. Все это следует отбрасывать, двигаться к абсолютно уникальному, не существовавшему до этого никогда. Я чувствовал, как литераторы узнают в моем пересказе свой внутренний опыт: те усилия, муки, сложности и искушения с которыми сталкивается каждый поэт.

Мы все и всегда стоим пред одним и тем же выбором. Но в результате относимся к нему по-разному и получаем в итоге каждый свое. Его выбор формулировался для меня сейчас предельно ясно: бескомпромиссность в отбрасывании банального и следовании за уникальным. Вот ведущая черта… Она все объясняет. И силу строки, и то почти мучительное экзистенциальное чувство, которое возникает всякий раз, когда слышишь звук его речи… Далее пришло отчетливое понимание, что это относится не только к поэзии. И жил он так же. Каждым поступком отвергая очередной шаблон и раскрывая «лица не общее выраженье» своей судьбы. Начиная от выбрасывания рекламных газет из почтового ящика на Мортон-стрит до неприятия цензуры, предательства в любви, лести или снобизма… Ничего банального — именно это определяет в нем абсолютно все. Дальше можно спорить до бесконечности: о гениальности, о его сложном характере, об отношениях с женщинами. Все это вторично, и определено в результате только этой чертой [11] Млечный путь № 2, 2016(17) Литературно-публицистический журнал .

Он обозначал свою позицию часто, но как максима она сформулирована в нобелевской лекции: «Поэт, повторяю, есть средство существования языка».

Выступая в «Старой Вене», я предложил не рассматривать эту фразу как метафору, а воспринимать ее буквально, и после завершения выступления почти поспорил с профессором-лингвистом. Он опоздал к началу и потому сидел рядом со мной у входа, развернувшись к аудитории в профиль, и смотрел на меня сбоку. В конце подошел, чтобы высказать свое несогласие с моим утверждением, и предложил обозначить фразу Иосифа из нобелевской лекции все-таки как определенного вида метафору. На спор у нас не было времени. Но постановкой своего вопроса он замкнул для меня второй полюс найденного в тот вечер смысла.

Буквальность смысла

Такого рода высказывания литераторы воспринимают как метафору. На мой взгляд, в этом есть проблема профессиональной зашоренности мозгов, которая существует в любом ремесле. Нюанс в том, что литератор может быть феноменально эрудирован и глубок в понимании литературы, но этого недостаточно. Чтобы понять буквальность того, что человек может быть «средством существования языка» необходим даже не жизненный опыт, но особенное знание внутреннего мира. Навыком не назовешь, но, по большому счету, для писателя это такой же инструмент, как синтаксис. Если литератор не владеет данным инструментом, весь неординарный опыт внутренней жизни будет казаться ему метафорой.

Может быть, я и опустил бы подобный экскурс, но лекция очень известного N о Бродском шокировала меня своей безаппеляционностью и глубиной непонимания человеческой природы. Некто — выдающийся во всех смыслах и во все стороны — весьма компетентный, вдруг заявляет, что Иосиф Бродский имперский поэт и близок миллионам, как певец обыденности. Упс!

Литераторский профессионализм и знание внутренней жизни человека все же разные вещи… К вопросу о том, что есть источник стихов Бродского, я вернусь позже. Скажу пока только, что это нечто принципиально противоположное обыденности.

В том же выступлении замечено было, что нынче человек, критикующий Бродского, рискует оказаться в меньшинстве и поругании… Может быть, такой риск как раз кому-то и интересен?

Сегодня в искреннюю любовь миллионов к стихам Иосифа Бродского подмешивают немало… не скажу чего. Однако человеку с тонким поэтическим слухом и совестью это не мешает. И стоит ли сыр-бор городить? Разве что… не хотелось бы так думать, но невольно позиция лектора наводит на мысль о более изощренной, но совсем не новой игре. Любить Бродского для некоторой части интеллектуальной элиты становится, похоже, слишком банально, в тоже время в этой популяции есть люди, которые не могут позволить себе быть с большинством, и …быть незаметными. Чтобы постоянно находиться на виду, им необходимо срочно занять другую позицию. Не важно, как, и в какую сторону вывернуться, лишь бы голова торчала над серой, ровно дышащей гладью мейнстрима. С такой позиции ругать Бродского интереснее, чем тех, кто окружает его имя коммерческими миазмами.