Вальдемар Лысяк - MW-01

тот факт, что за двадцать четыре часа ее верфи могли построить, полностью снарядить и выслать в море ве­сельный корабль! У той Венеции были и тело, и душа. Совсем как в сказке - давным-давно случилось в этом городе чудо: в инструменте человеческого гения тронули нужную струну. Струну, которая уже не прозвучит. Уже две сотни лет Венеция приходит в упадок и тонет, бредя вслепую через мели демократии, а ее гальванизи­рующий труп пичкают денежными вливаниями, что стекаются ради спасения "жемчужины Адриатики" со всего света, и в большей части раскрадываются политиками и мафией. Остался лишь снобистический цинизм якобы озабоченности мира судьбою "Серениссимы", с которым неразрывно связан образ космополитичного, ни в чем не разбирающегося эксперта ЮНЕСКО, прохаживающегося по площади св. Марка и выдвигающего все более мудрые предложения по спасению Венеции.

Только во время карнавала Венеция притворяется, что до сих пор живет. В толпе, наблюдающей за со­ревнованием гондольеров, я заметил твое лицо, Крис, но оно тут же затерялось, а я не был уверен, правильно ли мне показалось. На следующий день я сидел на набережной Пунта делла Догана, том месте в Венеции, где по-настоящему можно расслабиться, и сознательно, как делал это уже не раз, вызывал в воображении одну измен­чивую картину. Полуприкрытыми глазами видел я перед собою мерцающий над заливом чудный город Голь­дони и Казановы, Венецию, которой вернули весь блеск давнего величия. Только эта иллюзия не продолжалась долго. Иллюзии вообще долго не длятся, и невозможны совершенно, если, например, ты не бродил по галерее Франчетти в здешнем Ка д'Оро, не видал там божественной "Пьяцетты Сан Марко" Гварди, а потом не украл ее для своего личного музея. Вдоль побережья катится шумная толпа туристов: японцы и техасские вдовушки, для которых один "latin lover" стоит более всех великолепий Дворца Дожей, а со ступеней Санта Мария делла Са­люте доносится пискливый, монотонный голос гида. Кто-то по-дружески касается рукой моего плеча. Оборачи­ваюсь...

Крис, те безумства, которые мы совершили в книжных магазинах Венеции, заслуживали сурового на­казания, и, чтоб я сдох, если не чудом было то, что полиция не свела с нами счеты. Во время погони нам уда­лось затеряться, только вот я лично убегал, скорее, от тебя.

На следующий год я вновь очутился в Париже. Весь первый день я посвятил (это уже ритуал) Наполе­ону, начиная с визита в храм, святость которому придает его гробница, но вечером мне вспомнился тот вечер, и я думал о тебе.. Возможно, именно так и вызывают духов, потому что чудо произошло еще раз. Через не­сколько дней, когда я присматривался к художникам на Пляс дю Тертр, снова, как и в Венеции, ты коснулся рукой моего плеча (по-видимому, ты следил за мной!) и стал нашептывать:

- Сделаем это снова, вместе безопасней, ведь один стоит на стреме, помнишь? Столько книжных мага­зинов, столько сказок, столько книжек с враками для наивных деток, столько этой гадкой пропаганды, столько ночей, столько возможностей, столько надо сделать!...

О, Крис! Если бы ты видел себя тогда! У тебя было лицо "Безумной" Хаима Сотина, с глазами-лазе­рами и всезнающей гримасой губ. Эмоции окрасили твои щеки румянцем, так сильно хотел ты меня уговорить. Ты убеждал меня голосом вещающего дервиша, извергал заранее приготовленные слова, плевался мелкими капельками слюны: уничтожить! искоренить! размозжить! превратить в ничто! Надо, надо, надо! О, Крис!

Я помню, как вырвался из твоих рук и как бежал по улице Норвинс, пропихиваясь сквозь плотную толпу, которая - если бы ты ни чего не кричал - наверняка бы задержала меня, считая, будто я что-то украл. Но ты, гонясь за мной, орал во все горло:

- Трус!... Проклятый трус!... Труууус!!!...

Я не жалею, что встретил тебя, Крис. Со столькими людьми мы идем по жизни плечом к плечу, обме­ниваемся ниагарами слов, жестов, любезностей; всегда близко, но как далеко, а ведь это и есть само гудящее тишиной молчание, совершенная, кошмарная, безнадежная пустота; бесплодная пустошь, на которой ничего не взойдет - ни любовь, ни волнение, ни стыд, страх, отчаяние, даже и не ненависть. А от тебя, от тебя, Крис, я услыхал столько, что мне хватило на несколько снов, на полтора раза задуматься и на одну истину. Я люблю тебя, мой ты убийца сказок, и вспоминаю тебя, но прошло уже то время, когда ты шатался в моих мыслях как пастушеский пес, который желает быть верным, бдительным и хорошо исполнять свои обязанности громким лаем. Еще случаются такие ночи, когда я слышу твой крик: "Труууус!" и просыпаюсь весь в поту. Но подобное случается все реже и реже. Не рассчитывай на меня. Не рассчитывай, что я буду рвать книги и газеты, потому что это не имеет смысла, слишком много существует типографий. Со Сказочными Странами расправляются не так.

Я не обвиняю тебя за то, что ты попортил мой пейзаж, когда-то такой радостный и беззаботный, словно свадебный пир в деревне. Как-то ночью - это было через несколько дней после нашей первой встречи - гно­мики, которые до сих пор рассматривали инструмент крысолова будто дирижерскую или же волшебную па­лочку, посчитали ее обычной палкой, взбесились и набросились на своего божка. Возможно, его затоптали бы или даже пожрали, не знаю, на всякий случай я исключил его из пейзажа и выбросил на свалку воспоминаний.

Только не требуй, Крис, чтобы я сделал то же самое и с гномами - они очутились в моем музее - и во­обще со сказкой. Я не смог бы жить без этого волшебного зеркала, что отражает мое внутреннее "я", без этого отпуска от действительности, без этой архаической религии детства, которая, как и каждая религия, объединяет в себе мифы и символы, ритуалы и церемонии, доверчивость, пророчества и обещания, и которая соотносится с определенными психическими состояниями, требуя веры в существование сверхчеловеческих существ. Но что же это за существа? Это воплощенные в них человеческие мечтания. И гномы, и боги равны. Пойми, Крис, столько нужно уметь и иметь, чтобы выдержать в этом мире, который вообще-то невыносим. Многие люди нуждаются в сказках и далеких мирах, и я один из них. Именно так и отыскивается свобода.