Джеймс Ганн - Бессмертные [сборник litres]

– Пленка, – сказал Боун, – с записью.

Он безошибочно нажал кнопку перемотки, а затем – воспроизведения. Как только бестелесные голоса наполнили комнату, он прислонился к филенчатой стене, слушая запись с едва заметной, задумчивой улыбкой на бледных губах. Когда запись закончилась, улыбка стала шире.

– Приведите девчонку и старика. Думаю, они нам пригодятся.

Флауэрс мгновенно все понял.

– Не глупите, – заявил он. – Мне нет до них никакого дела. И мне плевать, что с ними будет.

– Тогда к чему эти возражения? – ласково уточнил Боун. Он поднял взгляд на полицейских. – Заприте его. В сломанном лифте. Есть идея.

Минуту спустя массивные латунные двери с лязгом закрылись у Флауэрса за спиной, и он снова оказался в полной темноте.

Но эта темнота значительно отличалась от той, что окружала его в камере. Будто кусок ночи, едва удерживающийся на краю бездны, она вызывала у него жалящее, нарастающее чувство ужаса…

Он обнаружил, что трясется под дверями, бесплодно разбивая о них кулаки и крича…

И заставил себя сесть в углу кабины. Забыть о том, что он в сломанном лифте, висящем над пустотой. Выхода не было.

Он помнил, как жал все подряд кнопки на панели управления. Как в неистовой попытке разжать двери сорвал ноготь на пальце.

Затем обнаружил свой чемоданчик и включил свет. Нашел в нем повязку и обмотал рану на месте сорванного ногтя.

И снова выключил свет. Лучше было сидеть в темноте, зная, что можно в любую секунду зажечь огонек, чем сходить с ума, зная, что света нет и не будет совсем.

Два часа спустя двери распахнулись, и в лифт втолкнули Лию. Время он узнал по часам, иначе ни за что не поверил бы, что прошло всего несколько часов, а не целый день.

Девушка пошатнулась, когда двери закрылись и Флауэрс ослеп, как и она. Однако он вскочил на ноги, поймал ее прежде, чем она упала, и крепко обнял. Она пыталась с ним бороться, извивалась в его руках, молотила по нему руками и ногами.

– Это я, – снова и снова повторял Флауэрс, – студент-медик.

Когда она перестала сопротивляться, Флауэрс попытался ее отпустить. Но тут девушка напряглась, вцепилась в его руку и, дрожа, прижалась к нему.

Эти объятия вызывали у Флауэрса непривычные ощущения. В том, чтобы держать ее в своих руках, было что-то успокаивающее, и это не имело ничего общего с профессионализмом, навыками и прочими безликими ощущениями, связанными с его работой. Было слегка неловко; так, словно бы вдруг проявилась какая-то новая часть его.

– Где мы? – шепнула девушка.

– В кабине сломанного лифта в здании мэрии, – хрипло ответил он. – У Джона Боуна.

– Чего хочет Боун? – последовал вопрос.

Ее голос звучал почти ровно, и, слушая его, Флауэрс чувствовал, как появляются силы и желание бороться.

– Лечение.

– А вы отказали. – Утверждение, не вопрос. – Как бы то ни было, вы – стойкий человек. Я сообщила о вашем похищении в Медицинский Центр. Может быть, они помогут.

Надежда вспыхнула было, но реальность тут же погасила ее. У Центра больше нет возможности определить его местоположение, а перерывать весь город ради одного несчастного студента они не станут. Теперь он сам по себе.

– Боуну удалось схватить и вашего отца?

– Нет, – ровно ответила Лия. – Его забрали люди из Агентства. Они увидели Расса, когда пришли расспросить о похищении. Один из них узнал его. И они забрали его с собой.

– Фантастика! – неверяще воскликнул Флауэрс. – И куда они его увезли?

– В экспериментальное отделение.

– Только не доктора Пирса!

– Вы вспомнили, кем он был. Вот и они тоже. Они использовали старый двусторонний договор с ним в качестве повода, потому что дата его прекращения устанавливалась произвольно, на сотне. Раньше доктора столько не жили. Думаю, и сейчас таких нет.

– Но он известный ученый!

– Поэтому его и забрали; он знает слишком много, и слишком многие знают его. Они боятся, что партия Антививисекторов достанет его и каким-либо образом использует против активистов Профессии. Они искали его на протяжении тридцати лет – с тех самых пор, как он вышел с территории госпиталя в город и больше не вернулся.

– Теперь я вспомнил, – подтвердил Флауэрс. – Тогда его сравнивали с Амброзом Бирсом. Он читал лекцию – наверное, по гематологии – прервался в середине предложения и заявил: «Господа, мы зашли слишком далеко; пришло время вернуться назад и определить, где же мы ошиблись». Вышел из класса, затем из госпиталя, и больше его никто не видел. Никто так и не понял, что он тогда имел в виду.

– Те дни преданы забвению. Он никогда не говорит – не говорил – о них. Я думала, уже можно перестать прятаться. Думала, они наконец-то оставили его в покое… Зачем я нужна Джону Боуну?

– Он надеется заставить меня лечить его…

– Угрожая мне? Вы сказали ему, что это смешно?

– Нет. Я этого не сделал.

– Почему нет?

– Наверное, просто не сообразил.

Лия медленно вытащила свою руку, и дальше они сидели в молчании и темноте. Мысли в голове Флауэрса причиняли ему боль, которую он с трудом выносил.

– Я хочу взглянуть на ваши глаза, – внезапно сказал он.

Он достал из чемоданчика офтальмоскоп и склонился над девушкой, направив луч света на замутненную роговицу. Она сидела неподвижно, широко распахнув глаза и даже оттянув вниз нежную кожу щеки. Он медленно кивнул сам себе и убрал инструмент.

– Надежда есть, доктор? – спросила девушка.

Он солгал.

– Нет, – прозвучало категорично.

Это было нарушением врачебной этики; и внутри его зародилось странное, вызывающее противную дрожь чувство, словно он испачкал грязью стены госпиталя, но к этому чувству примешивалось другое, не менее странное – восторг. Так проявлялось милосердие. Конечно, зрение можно было вернуть – после операции стоимостью на несколько тысяч долларов больше, чем у нее когда-либо будет. Милосерднее было убить надежду раз и навсегда.

Может, это и было неэтично, но он только теперь начал понимать, что иногда врач должен работать с пациентом, а не с его болезнью, несмотря на все то, что говорили ему профессора. Каждый пациент – особенный, со своими проблемами и их решением, и только часть из них имеет отношение к медицине.

– Я не могу понять, – внезапно сменил он тему, – почему люди позволяют Джону Боуну оставаться на своем посту, несмотря на его продажность, нечистоплотность и жестокость.

– Это только одна сторона медали, которую к тому же дано увидеть немногим. Для большинства из них он – покровитель, или, другими словами, человек, принимающий решения за них. Как вы с ним поступите?

– Буду лечить, – просто ответил Флауэрс. – Сейчас нет смысла донкихотствовать.

– Но, доктор… – начала девушка.

– Бен, – поправил он. – Бен Флауэрс. Я не хочу это обсуждать. Нас могут подслушивать.