Илья Хоменко - Поднебесник

Астрофизик отошел от обсерватории на несколько сотен метров и остановился. Прислушался, словно не веря в то, что неизвестный тревоживший его голос замолчал. Ни единого шороха. Ни одного постороннего звука. Лишь какая-то птица пела в придорожном кустарнике и стрекотали кузнечики. Было солнечно, ясно. Он закурил. Пройдет еще несколько часов, и чужой корабль коснется Земли. Человечество получит новое бесценное знание. Сможет взглянуть на себя как бы со стороны, чужими глазами. Но не это главное.

«Через несколько часов откроется люк, и он спрыгнет на посадочное поле космодрома. И сделает первые шаги по нашей планете. Он не может отличаться от меня стишком многим. Я понял это, расшифровывая его радиопередачи. Теперь я снова в форме, я здоров, я готов к разговору с ним. Он такой же, как я, и так же одинок. Мы пойдем по бетонке, сквозь которую проросли зеленые стебли. И он скажет мне, смешно коверкая наши слова, или на своем, непонятном для меня языке: «Здравствуй, друг». И я отвечу ему: «Здравствуй». И никогда больше не буду одиноким».

Темнота была заполнена резкими необычными ароматами остывающих трав, пронизана шорохами, потрескиванием. И если смотреть на запад, темнота казалась абсолютной. А на востоке в облачном разрыве мутно светилась луна. И, будто отражение ее, такой же мутный свет выливался из незашторенного окна одинокого дома. Ночь скрадывала расстояние — оба ночных светильника казались одинаково далекими и недосягаемыми. Но двух человек, смотревших в ту сторону, мало занимала луна. И они хорошо знали, какое расстояние отделяло их от дома — два километра восемьсот тридцать семь метров девяносто один сантиметр. Примечательного в этих людях ничего не было. Разве что комбинезоны цвета болотной грязи. Незажженная сигарета во рту у старшего. И то, что сидели они в удобных креслах перед фосфоресцирующим пультом в прозрачной кабине необыкновенного летательного аппарата. Люк в полу и окна были открыты. Что еще? Негромко тикали часы. И это был единственный звук, привнесенный людьми в ночь из своего мира.

Не спалось, и я напрасно жег электричество, стараясь читать. Конечно, можно было бы выйти во двор (июнь, теплынь, луна сквозь облака — романтично). Но не хотелось вставать, не хотелось никого будить скрипом половиц. Любопытно — куда-то исчезли комары, донимавшие меня прошлой ночью. Глаза все же слипались… Приближалось то состояние, которое подбрасывает нам порой странные, еретические идеи — еще не сон, но уже… Протягивая руку к выключателю, приготовился уткнуться в этот мир грез наяву, как в подушку. «Комары… ночь… луна…» И мелькнуло какой-то тенью: «Что если…»

— Что, если мы опоздаем.

— Не опоздаем, стажер. — Старший еще раз размял сигарету, понюхал ее и сунул назад в пачку. — Вернемся вовремя.

— У меня есть имя.

— Не обижайся, старина, и… Все будет в порядке. Увидишь.

В кабине шелестел приятный сквозняк. Он взъерошил волосы стажеру и раздул красный уголек в углу пульта. Уголек? Нет, это затлела лампочка вызова. Старший прижал к уху маленький наушник, щелкнул тумблером. Слушал меньше минуты.

— Значит так, стажер. Седьмой и девятый вернулись пустыми. С двадцать вторым связь потеряна. Это еще ни о чем не говорит, что нет связи. Антенны всегда ломаются в первую очередь. Но все же…

Темнота скрыла нервную гримасу, что на миг овладела лицом стажера.

— Чего же тянем? Сидим здесь, а в нижнем городе вот-вот начнется…

— Голод? Уже начался. Но спешить нам все равно некуда. — Старший говорил спокойно, без выражения. Он подбирал самые простые слова. И смысл сказанного был таков: энергии у них еще на два часа полета, должно хватить до зоны обитания. Все, впрочем, зависит от того, как дело обернется на месте. Это не самый приятный рейс в его жизни. Потому он и не хотел брать с собой стажера. Но теперь делать нечего… Раз двадцать второй не вышел на связь. Чтобы остановить голод, им нужно привезти как минимум четверть резервуара и не позже завтрашнего утра. («Сегодняшнего, стажер!») Но действовать нужно наверняка. Они, пожалуй, подберутся поближе. Но все равно будут ждать, пока в доме не погаснет свет.

— Ага. Погас. Пристегнулись, старина!

Щелкнули замки привязных ремней. Бесшумно закрылись прозрачными щитами оконные проемы. Задвинулся люк. Аппарат дрогнул, пополз вперед и вверх на гибких опорах, словно выпрямляясь перед прыжком. Загудели, набирая обороты, двигатели, отклеились от нулевых отметок стрелки тахометров.

Не знаю, сколько времени прошло с того момента, когда я щелкнул выключателем. Сон, очевидно, бродил где-то поблизости — то приближаясь так, что я уже чувствовал его прикосновение, то откатываясь в сторону. Это был очень робкий сон. И была та мысль — она тоже то возвращалась, то вновь рассасывалась, нечеткая, расплывчатая и потому ускользающая. Ловить ее не хотелось — как-то смутно припоминалось уже что-то кем-то когда-то придуманное на эту же тему. Как мало оригинального в мире! И еще — появился-таки комар. Сначала он пел вверху, возле вентиляционной решетки. Потом переместился поближе. И затих. Собственно, следовало бы встать по его душу. Но устраивать ночную охоту хотелось еще меньше, чем думать. Спать. Спать…

Аппарат был неподвижен. Он не стоял теперь, а висел, прилепившись на огромной высоте к вертикальной поверхности (справа, слева, вверху, внизу — темная душная пустота. И машина будто отдыхала в этой пустоте от полета на полной скорости, от головокружительного блуждания по какому-то черному лабиринту). Кресла, отреагировав на изменение положения кабины, превратились в некие подобия коек. Лежавшие в них тоже старались ни о чем не думать. Но… думали.