Кирилл Берендеев - Мир внутри

– Это верно, платят здесь хорошо, вот и отбоя от желающих поработать нет. Как только приходит нужда. А она на нашей планете частый гость, хоть в твое, хоть в мое время, – Стас сразу вспомнил Жеку, наверняка, этот хват получил свою дольку от «Осириса» за убеждения.

– Ты прав. И уходящему на заработок уже неважно, чего это будет стоить. Взять меня, мне было главное уйти…, – Вениамин замолкал, вспоминая. А потом продолжал с новой ноты: – Нет, я не зря попал именно сюда. В страну, где культ мертвых наиважнейший из всех. Знаешь, здесь только раб или самый последний бедняк не может позволить себе мумификацию, обеспечивающую прямую дорогу к судие вечного царства. Что говорить о прочих. У туземцев по рукам чуть не шпаргалка ходит, какие три вопроса может задать Осирис добравшейся до него душе – и от правильности ответов зависит, получит ли душа успокоение или будет вечно бродить по земле.

– Да, смешной народ…

– Просто глубоко верующий в смерть, и всю свою сознательную жизнь готовивший себя к ней, – отвечал Вениамин. – В отличие от нас, ни во что, кроме денег, уже не верящих.

– Я считаю себя христианином, – возражал обычно Стас. – А потому верю в жизнь, ибо Христос «восстал из мертвых, смертию смерть поправ».

– Хочу напомнить про рай или ад, где грешники и праведники будут проводить вечность как раз после жизни.

– А потом они восстанут, дабы утвердить царствие грядущее. Где и будут жить все последующее время.

– Это для тех, кто в битве в живых вообще останется… Ну, хорошо, скажи мне, что подразумевать под вечностью царствия грядущего – время существования нашей вселенной? Или нечто большее? Или вообще к вселенной отношения не имеющее?

Подобные споры у них возникали довольно часто за все время их знакомства. Но особенно, в самые последние дни, когда Вениамина подкосила болотная лихорадка. К несчастью, обычное дело среди туземцев и строителей некрополя.

Осмотревший наскоро больного, жрец Осириса дал знать: недужному осталось недолго. Если не быть готовым, его душа вечно будет блуждать по миру. Но Вениамин помотал головой, в ответ на предложение о процедуре приобщения к таинству: все заработанное золото он пожелал перевести в Ростов. Кому? – спросил жрец, и по тону его голоса стало ясным главное: «Осирис» прекратил свою деятельность в этом времени, этом городе; контора спешно закрылась, обрезая последнюю связь с прошлым будущим.

Тогда он кивнул в сторону Стаса.

– Все равно у меня никого из близких уже нет, – хрипел он, обращая тусклые глаза, заполненные послеполуденным зноем разлившейся по телу болезни. – Все ушли, только я и остался. Хотел сделать подарок одной… да видно не судьба…

Он неожиданно приподнялся на локтях, вгляделся в задремавшего Стаса – время неумолимо скатывалось к полуночи, над некрополем всходила кровавая луна, до рассвета пожинавшая свой тяжкий урожай. Каждый день уходило несколько человек: уставших, не выдержавших, сломавшихся, махнувших рукой. Очнувшись от дремы, Стас поглядел на друга и осознал с колющей болью в сердце, что и этот день не будет исключением. Вот только среди ушедших будет самый дорогой ему человек на окрестные несколько тысяч лет.

От этой мысли он вздрогнул, словно лихорадка передалась и ему.

– Знаешь, почему я здесь? – сказал Вениамин. – Почему я решил бросить все, после декабрьских погромов, и бежать, куда глаза глядят? – Стас покачал головой. – Все дело в нем. В храме.

Он попытался поднять руку, но силы оставили болящего, Вениамин снова упал на камышовую подстилку. Стас поднял его, привалил к неостывшему камню, обломку храма.

– Я был здесь, с семьей, в день открытия. Одиннадцатый год, поздняя осень. Пятьдесят лет с начала реставрации. Сначала ею занимались польские археологи, советские, потом, после развала, все свалилось на плечи местных властей. А ведь еще греки и римляне молились здесь, выспрашивая исцеление от болезней, – странно смотрелись их письмена, рядом со статуями Имхотепа и Аменхотепа. На открытии говорили, что не надеялись воссоздать все великолепие храма, собирали по крупицам, просеивали пески, выспрашивали музеи: не попала ли к ним облицовка, статуя… – он надолго закашлялся. А когда Стас хотел его укрыть, заговорил снова:

– И все же он был предо мной. Восьмое чудо света, три яруса удивительных картин на стенах портиков о богах Египта, о делах царицы, о жизни… нашей жизни. Я бродил по нему, я поражался, я восхищался, я… Мне никогда не могло придти в голову, что история сделает такой виток. Я ушам не поверил, когда мне предложили. И уже не мог отказаться.

Стас поднял голову. Сириус светил высоко в небе, предвещая скорый разлив вод Нила. Тысяча пятьсот десятый год до нашей эры, ранняя весна. Лишь только через два века греки нападут на Трою, подумалось почему-то ему.

– Строить храм, – произнес Стас, не отрываясь, глядя на звезды.

– Этот храм, – ответил Вениамин. – Именно этот, – и после долгой, томительной паузы продолжил: – Ты говорил о жизни, мы столько спорили с тобой на эту тему, а ведь и здесь и сейчас, и там и тогда миром правит смерть. И этот заупокойный храм робкое тому подтверждение.… Знаешь, я просто хочу стать частью ее, причаститься ею. Оставим в стороне культы, я закоренелый атеист. Но они, – кивок в сторону реки, где в небольшом дощатом доме жил жрец Осириса, – они поняли бы меня. Смерть сильнее жизни, и когда жизнь на земле прекратится, она останется, и все созданное во славу ее, сохранится. Как пирамиды, как этот храм. Вечность склоняет голову перед деяниями во имя смерти… Все мы – одни из дерзновенных создателей во славу царицы, мир ее грядущему праху.

Он замолчал, и уже не говорил более. А наутро, когда звезды закатились, и на востоке начало белеть небо, предвещая скорый восход светила, он ушел. И едва погас Сириус, и солнце, все так же стремительно, выпрыгнуло из-за скал, Стас подозвал знаками служек жреца бога смерти, в скорбном молчании собиравших остатки полночного пира. Вениамина завернули в полотно, ставшее его саваном, и положили в общую могилу, вместе с теми, кого в эту ночь увела с собой луна.

Стасу разрешили присутствовать при погребении. Могилу наскоро закидали землей, и только малый холм остался робким следом на глади земли. Весенний разлив смоет его, стерев земную память.

Стас развернулся и побрел к ждавшему его камню. Теперь уже в одиночестве, взялся за деревяшку, напряг мышцы и под заунывные крики надсмотрщика, под несмолкаемый бой барабанов, продолжил бесконечный путь по пандусам. В том самом томительном одиночестве, которое, пребывая ныне в неведомых мирах, а может быть, совсем рядом, разделил с ним Вениамин. Веривший в смерть, он даровал ему, единственному своему товарищу, шанс на спасение, на бегство от нее – на годы жизни и тысячелетия вечности. Одним словом, одной верой своей.