Кирилл Берендеев - Мир внутри

Стас мотнул головой, стряхивая пот, навалился на палку. Работа закончится, как и любая другая, пройденная им прежде. Надо верить, не считая часы и дни, отбросить мысли и вслушиваясь в пульсирующий бой барабанов, подобный колотью собственного усталого сердца, толкать и толкать гранит вверх, так похожий на огромный сизифов камень. Надо верить в сказанные давно… или так недавно… или еще не сказанные слова: «все пройдет, и это тоже». Надо жить. И теперь не только ради себя, ради Ленки и Танюшки, оставшихся в неведомом будущем, но и ради того, кто ровно сорок дней говорил с ним о смерти, давая этим силу выжить. Выкарабкаться из оставшихся по контракту дней, вернуться и… снова вернуться – но уже в тот Египет, где храм Хатшепсут восставший из праха, возродится в прежнем своем великолепии. Колесо обязано вернуться вместе с ним, – и тогда, в память о Вениамине, он сможет произнести слова, хотя бы отчасти схожие с теми, что изрекла сама царица, приказав запечатлеть их в граните: «Вот мечется сердце мое туда и обратно, думая, что же скажут люди, те, что увидят памятники, мной сотворенные, спустя годы, и будут говорить о том, что я совершила…»

Он дал слово, не сдержать которое невозможно. Ибо дано оно другу и той, кто забрала его друга в вечное странствие. Им обоим. На следующие три с половиной тысячи лет.

рассказ из Эпохи средней жизни

Мир дышал тишиной и покоем. Казалось, ничто не может потревожить его сонного великолепия, изумрудных просторов земель и голубой бескрайности неба, раскинувшегося вокруг, насколько хватало глаз. Лишние сто килограммов чистого веса – капля в великом море чудес, недоступных глазу человеческому.

День был нежаркий, градусов двадцать, но влажный и душный. До полудня еще не один час, но солнце, желтым глазом проглядывающее сквозь маревую дымку перистых облачков, поднялось высоко и начинало припекать. От земли поднимался пар: должно быть, ночью прошел ливень, почва едва смогла впитать его; насытилась и набухла. Идти по ней было легко и приятно, ноги пружинили и, казалось, сами отталкиваясь от земли, несли тело вперед.

Первые шаги в этом мире он сделал к опушке леса, темневшего всего в сотне метров от места его появления. Едва заметный ветерок, не ветерок даже, а легкое колыхание застоявшегося воздуха, все еще насыщенного дождем, коснулось его лица, оставив ощущение чего-то волглого. Он глубоко вдохнул пряные запахи, донесшиеся из глубины бора, с непривычки закружилась голова.

С непривычки. Он усмехнулся, но все же остановился и переждал легкое кружение. Его окружали запахи прелой листвы, смолы, текущей по шершавому стволу ели, клейких листьев, только развертывающихся под темным пологом леса, и еще какие-то, распознать которые он не мог. Цветов не было в этом лесу, не существовало во всем мире: так тяжело, до одури, пахли сами деревья и плоды их – странные, удивительные фрукты, свисавшие с веток где-то там, в тиши и темени. Капли дождя, все еще остававшиеся на листве и только теперь начинавшие испаряться, заставляли лес источать свои запахи многократно сильнее, приливными волнами разгоняя пряные ароматы по округе.

И трава не росла окрест. Лишь деревья, кустарники да мхи составляли зелень просторов, окрасившую поверхность островов и континентов планеты в изумрудный, салатовый, бирюзовый, малахитовый цвета. Светлыми пятнами в подлеске пушились заросли папоротника, на опушке превращаясь в слабые, выгоревшие на солнце кустики блеклой листвы. Матовыми изумрудами поблескивали гинкговые деревца, чьи веерообразные дольчатые листья стремились укрыться среди корявых обломанных веток. И лишь на опушке они распрямлялись, лениво шевеля своими резными опахалами. А в самом лесу….

Заглядевшись, он споткнулся и едва не упал. Странное растение, похожее на ананас: толстый панцирный ствол по колено высотой, завершался пучком длинных, очень жестких, листьев, напоминающих пальмовые, железисто шуршащих от малейшего прикосновения. Он невольно вздрогнул, услышав это шуршание. Цикадеида, из семейства беннеттитовых, господствующих среди представителей здешней флоры. Каждое из деревьев-карликов имело на удивление неповрежденную крону – видно, не по вкусу жесткие кожистые листья местным обитателям.

Под ногой чавкнуло – он наступил в пышную желто-зеленую подушку мха, сохранившего в себе остатки ливня. Почвы в округе были кислыми, сказывалось преобладание хвойных, мхи и плауны, застилая землю, обильно росли в округе, льнули к корням чахлых елочек рода вальхия с ветвями, густо утыканными чешуйчатыми иголками, неизменно располагаясь с северной стороны деревьев. В самом лесу вальхии оказывались едва заметны, лишь кое-где прорывая островерхими кронами веера гинкго и, похожие на папоротниковые, развесистые двухметровые листья саговников, уходящих ввысь метров на сорок, выше всех прочих дерев.

Он как раз добрался до самой опушки, – стена леса уходила к небу, стволы сохраняли ветви на высоте метров в десять, и только невысокие беннеттиты другого рода – вильямсония, оставались в неприкосновенности. Полуметровые «цветки» их, венчающие ствол, и похожие на лохматые короны, лениво колыхались на слабом ветерке. Он не утерпел, подошел к тонкоствольному деревцу и как следует тряхнул его. Облачко спор окутало его. Он отступил, с опозданием заметив, как каблук угодил в то, что станет именоваться копролитом. Вытирая ботинок, невольно улыбнулся. Значит, где-то здесь должны быть и те, кто оставил после себя….

Но сперва он услышал их. Неподалеку раздался треск ломаемых веток, недовольно фырканье и хриплый гортанный рев, резко оборвавшийся. Он ускорил шаг, хотя мог и не спешить, все равно успеет увидеть.

Стадо диплодоков, пасущихся на опушке леса, в стороне от места его прибытия, скрытое за густой порослью папоротников. Один великанов, озираясь, поднял голову, и тогда он впервые увидел гигантских ящеров.

Страж не обратил на него внимания. Может, просто не заметил, ища противников ростом повыше. А первыми его появление обнаружили вездесущие комары: один из кровопийц уже уселся на запястье и торопливо пил кровь. Увлеченно, словно делал это всегда – пил кровь у человека.

Он прихлопнул комара ладонью. И лишь затем осторожно взял двумя пальцами и рассмотрел свою первую жертву. Первую, ведь он прибыл в этот мир именно за этим. И в его системе мер должен был занять место хищника… по праву сильного. Самого сильного из самых сильных.

Только мир еще не подозревает об этом.

Стадо диплодоков насчитывало десять особей, бессмысленно пережевывающих обильную пищу, коей ни конца, ни края. Как и голоду огромных тридцатитонных тварей цвета хаки с металлическим отливом кожи. Они жевали, не отрываясь и на мгновение от основного занятия всей своей жизни, лишь изредка дозорный поднимал голову и лениво посматривал по сторонам, а затем снова погружал морду в заросли молоденьких гинкго. Над спинами гигантов, словно мошкара, мельтешили мелкие, с ладонь величиной, птеродактили; взлетали и садились, порхали над необъятной шкурой хозяина, выискивая в складках ее себе пропитание.