Кирилл Берендеев - Мир внутри

Он удался, этот прыжок. Появившись в мире, отстоящем от своего собственного на сто пятьдесят миллионов лет, он поначалу и сам не мог поверить в успех. И лишь уроки палеонтологии, наспех выученные на курсах – легальных, но с тем же тайным умыслом проводимых, – которые он вспоминал, сравнивая с виденным, убедили его в полученной им абсолютной свободе на срок в сутки.

Свобода совершать действия, которые, чем черт не шутит, могут как-то, чем-то отдаться в его времени, из которого он бежал, заплатив немалую сумму организаторам сафари во времени. Не это ли есть цель желанная?

Мир, разрешенный к путешествиям, должен был погибнуть – и оттого его не жалели. Но прежний, более ранний и свежий, легко ранимый, едва оправившийся от потрясений, только пришедший в себя, после колоссальной вулканической активности материковых плит, раскалывающих вдоль и поперек Гондвану – чем и как ответит он на вторжение?

Никто не знал этого, никто. Тем более, не знал он, а потому медлил, высчитывая последние секунды, оставшиеся от суток и в сотый раз проверял предательски измененный генератор перемещений. Никто ничего не заподозрит, если вообще кто-то…

Он снова нажал на кнопку переноса – сцепившиеся меж собой тираннозавры не заметили и исчезновения сильнейшего противника – и снова семьдесят пять миллионов лет остались позади…

Вернувшись, он сдал оружие и всю амуницию, отдал на чай клерку последние деньги, что позвякивали еще в карманах, пропустив его слащавые словечки прощания мимо ушей, и на ватных ногах вышел на улицу.

До дома он добирался пешком, тяжелые походные ботинки натерли ноги. Денег не осталось, с этой мыслью он вынужден был заново свыкаться. И это дало ему возможность свыкнуться и с мыслью следующей. Быть может той, от которой он и уходил в это путешествие.

Дома все давно подготовлено к тому, от чего он уходил сутки назад. Теплая ванна, бритвенное лезвие в мыльнице и незаполненный лист бумаги. Тогда он не решился испачкать его признаниями….

Меж тем, в почтовом ящике что-то находилось, хорошо, что он решился напоследок проверить его. Его ждало письмо, по одному только витиеватому почерку на конверте он догадался, от кого оно.

«Не обижайся на меня за долгое молчание, – писала сестра, – и за то, что я снова без спроса лезу в твою личную жизнь. Иначе я не могу, ты же знаешь. Ведь ближе и дороже тебя у меня никого нет. Не сердись, наверное, я снова поступила не самым лучшим образом, ты не раз просил меня не следить столь пристально за твоими делами. Эта поездка в далекие края и есть попытка послушаться твоих упреков, попытаться увериться в их справедливости. Кажется, она не удалась. Извини. Наверное, я слишком люблю тебя.

Я оплатила все твои счета и долги, все, о которых мне стало известно. Еще раз прошу, не обижайся за это. Пожалуйста, пойми и ты меня. И еще. Я перевела на твой расчетный счет некоторую сумму, уверяю, совсем небольшую; если любишь меня, хотя бы вполовину, как я, не отвергай эту помощь. И не волнуйся за мои дела, честное слово, они идут хорошо. У меня состоялась одна удачная партия, так что я могу себе кое-что позволить. В самом деле, могу. Когда же все окончательно утрясется, я напишу снова, дам тебе знать подробнее, что и как. И, пожалуйста…».

Он посмотрел на конверт – обратный адрес отсутствовал. Штемпель ничего не сказал ему: письмо отправляли с вокзала.

Постояв недолго посреди комнаты, он прошел в ванную. Медленно наклонился, потрогал рукой воду. И выдернул затычку. А затем опустился на стул и, закрыв лицо руками, расплакался.

Что-то невыносимо тяжелое давило ему на плечи, пригибая к земле и склоняя голову. И он понимал, что никаким образом не избавиться ему от этой тяжести.

Неприятности начались вскоре после отстыковки. Сначала перезагрузился компьютер, с ним такое случалось и на подлете, но после возвращения в строй, он неожиданно подал команду на вращение. Остановить его у нас никак не получалось, стали запрашивать Землю. После пяти минут бесплодного ковыряния в программе, оператор, посовещавшись с руководителем полетов, решил снова перезагрузить, а если и дальше продолжится, взять управление…

Не вышло. В начале торможения, мы уже кувыркались как при падении с горки. В какой-то миг система приняла верх за низ и вместо того, чтобы начать торможение, с ускорением бросила спускаемый аппарат к поверхности. Будто желая раз и навсегда покончить с нами.

Торможение перешло в баллистическое сваливание, от перегрузок в глазах поплыли кровавые пятна, а затем на грудь шлепнулся слон. Я отключился, еще когда в иллюминаторе полыхало ярко-желтое пламя. Последняя мысль была: «сработает ли парашют, или как тогда, у Комарова»…

Парашют сработал. Где-то на пороге восприятия я услышал хлопок, почувствовал дрожь. Нас с силой дернуло, перед внутренним взором снова поплыли круги. Я слышал, как застонал потом надсадно закашлялся Серега. Сил поднять руки не осталось, связь заработала, но нажать кнопку отключившегося микрофона не смогли.

Потом долгожданный хлопок посадочных двигателей, окончательно замедляющих капсулу, и тут же удар о землю. Почти незаметный. Или я снова отключился? Уже не поймешь. Потом… точно помню, как мы перекатились на бок и некоторое время скользили, снова качение, еще и наконец, удар.

Все, прибыли.

– Земля, – пузыря слюной и едва шевеля губами, произнес я. После снова пробел; очнулся когда Серега тряс за рукав. Он сумел отстегнуться и пытался включить микрофон. Кажется, при посадке компьютер сдох окончательно.

Выбраться мы смогли часа через два, если не больше. Голова горела огнем, в груди что-то клокотало. Кажется, повредил ребро или два. Каким-то чудом нам удалось открутить замок шлюза. Затем, отдышавшись снова, выползти наружу, поддерживая друг друга. После такого спуска ноги еле ходили, а голова казалась совершенно пустой – еще и вся кровь после полугода невесомости прилила к конечностям, на которые теперь не встанешь, больно. Или и там что-то не в порядке?

Выбравшись, подали сигнал, запалили дымы. Серега долго отхаркивался кровью, потом, оглядевшись, спросил меня, куда это нас занесло, только заснеженные горы кругом да редкий лесок в ложбинах. И жирная черная полоса, тянущаяся от капсулы до вершины пологого холма. Где степь? Я только плечами пожал, наверное, недолетели или проскочили. По баллистической траектории спускались, теперь разбери, куда занесло.

Ближе к ночи начало холодать, с мутного, низкого неба пошел снег. Зачем-то захотелось поймать снежинку языком. Дурацкое желание, пока я осуществлял его, Серега развел сигнальный костер. Снова отдыхал, привалившись к черному боку «Союза». А я стоял рядом, не глядя на пламя, вдыхал чистый, не процеженный кондиционером воздух, разглядывая сопки, поросшие жидким осинником. Мыслей не осталось, только желание дождаться помощи и еще странное – добраться вон до того озерца, что в километре отсюда, посидеть на бережку, на лишенном коры стволе. Выбраться из скафандра, невыносимо стеснявшего движения, снять все себя и дойти.