Кирилл Берендеев - Мир внутри

– Ты мерзнешь, – произнес Сергей, притягивая к костру. – Подвигайся или сядь уже к огню. Куда тебя все время тянет?

Я и сам не мог ответить на этот вопрос. Наконец, вернулся мыслями к товарищу, присел на ветки. Сергей стал что-то рассказывать, я плохо слышал и слушал. Думалось про озеро. Непонятно, почему.

Под ночь, когда немного развиднелось, над нами пролетел вертолет. Через полчаса еще раз, а затем до нас, наконец, добрались спасатели. Укутали в шерстяные верблюжьи одеяла, подняли на борт, напоили и накормили, оказали первую помощь. Так мы узнали, что приземлились в ста пятидесяти километрах северо-восточнее Магнитогорска, в Челябинской области. В столицу ее нас и повезли. Потом в Москву, на обследование и лечение, потом…

Жена почти не отходила от постели, будто ухаживала за тяжелораненым. Приносила еду, кормила с ложечки, выключала телевизор, если я слишком долго засматривался новостями и иногда только, когда считала, что я уже могу дышать и говорить спокойно, что боли отошли, просила:

– Ты больше ни ногой, слышишь меня? Ни ногой обратно.

– Я же и так в ЦУП собирался, – возражал я, она не слушала.

– Никакого Центра. Вообще никакого космоса. Я даже на самолете не дам тебе летать. Будешь заниматься преподаванием, как Сергей. И так что ни полет, то приключение. Сколько раз давали тебе знаки свыше, ты упрямился, давали, не слышал. Теперь-то понял?

Я кивал, слушая ее, кивал, как механический болванчик, прижимал к себе, к незажившей груди, она осторожно освобождалась, поправляя одеяло, целовала, но тут же сама обнимала тихонько. Шептала что-то, будто старалась избыть из меня происшедшее.

Приходил сын, вот с ним можно было поговорить обо всем. Он долго рассказывал про наш полет, вернее, падение. Газеты только о том и писали. Собралась комиссия, расследует причины. Руководителя полетов вызвал на ковер министр, разносил в пух и прах, наверное, уволит. Бать, а ты стал знаменитостью, не просто как космонавт. Вошел в «клуб двадцати» – тех, кто пережил ускорение в двадцать «же». Таких всего ничего. Комаров на первом «Союзе», Лазарев и Макаров на восемнадцатом и вот теперь, Сергей и ты.

– Комаров же разбился, чего его приплетать, – я недовольно скривился. И так поминал его перед посадкой, дожидаясь хлопка и долгожданной приостановки падения. – Ты мне лучше скажи, когда женишься. Тридцатник мужику, а все ходит холостым.

– Бать, мне и первого раза за глаза хватило, – и потом, будто спохватившись. – А ты и вправду, завязывал бы летать, тоже уже возраст.

Механически он обернулся в сторону входа, я все понял. Вздохнул, услышав шаги. Ну конечно, Римма. Жена вошла на цыпочках, спросила как я, отдыхаю ли. Узнав, что еще не заснул, прошептала разведанное у врачей. Послезавтра выписывают. А через день, в пятницу как раз, мы махнем домой. Совсем домой, в нашу хату на краю города. Сейчас там тепло, май в самом разгаре, все цветет, красота, не наглядишься, запахи голову кружат. Пионы закраснели, ты ведь их очень любишь, а скоро пойдут настурции. Твой любимый салат из свежих листьев приготовлю, будем сидеть на крылечке, как раньше, и слушать птиц. Соловьи заливаются.

– Наверное, в речке уже купаться можно.

– Да, вода теплая, но… куда ж тебе сейчас. Даже не думай.

– Я вспоминаю.

– Только в конце месяца.

– Оболтус, ты с нами или просто отпросился на «пару дней» у доверчивой начальницы? – сын улыбнулся, покивал. Конечно, после такого случая с батей, ему еще долго все будут прощать и сносить. Главное, чтоб не зарывался, он такой, только дай ему слабину, сразу сядет на шею. Сколько помню, такой. В кого, непонятно.

Жена еще раз обняла, чмокнула в щеку, вышла вместе с сыном, пожелав спокойной ночи. Я еще поворочался, подумалось, а ведь как было б хорошо сейчас в речку, а неважно, сколько там градусов, она спокойная, тихая. Подумалось и тут же исполнилось – я нырнул, махнул против течения, хорошо, легко. Жаль, только сон.

Зато на выходные вернулись домой. Римма права, у нас удивительно красиво. Не только весной, в любое время года. Когда возвращаешься с душной, шумной станции на землю, всегда тянет в такие места. Погулять, размять ноги, поплавать, походить за грибами, ягодами. Да пройтись по тропинке к заводи. Простые человеческие желания, вроде банки вишневого варенья, как всего этого не хватало там, наверху, среди звезд. Как все земное там кажется удивительным, дарующим блаженство, как в первые минуты самый воздух казахской степи ощущается наполненным амброзией, от которой кружится голова и ноздри распахиваются шире, чтоб впитать больше живительных ароматов. Как удивительны эти первые минуты, часы, дни, месяцы на земле. Как прекрасно все, видимое в это время, как возвышенно, как желанно. Одна мысль, что ты вернулся домой, забравшись в подкорку, дает успокоение. Сны, намечтанные на станции, превращаются в явь, которой не перестаешь поражаться. Ощущение дома… оно удивительно.

Первые дни я только и погружался в негу претворенных снов. С женой сидели на крыльце в старых плетеных креслах, смотрели на реку, ели варенье пили самосадный чай из кипрея или ромашки. Блаженствовали. Еще я приставал к ней, конечно, – после полугодового затворничества изводил постоянно. Она пошучивала:

– Не старайся сильно, а то еще одного оболтуса рожу.

– Я осторожно, в скафандре.

Тема космоса, даже в шутку, ей совершенно не нравилась, Римма настолько старательно обходила ее стороной, что невольно провоцировала. Потом обижалась и тотчас прощала. Тоже ведь невозможно соскучилась.

Цвели клены, каштаны, яблони, липы. Май ушел в июнь, наполнился жаром макушки лета, медленно перекатился в грозовой, ненастный июль. Я всегда любил дождь, а вот Римма, она старательно избегала грозы, уходила, когда начинало крапать, пряталась в надежном срубе, будто в крепости. Первое время я не мог присоединиться к ней, мне надлежало напитаться, напиться всем земным. Потом… июлем я стоял и смотрел в небо, уже не выискивая тучи, не дожидаясь молний. Выходил вечером, садился и поднимая голову, не мог оторваться. Небосклон затягивал омутом.

Потом начались пробежки, долгие поездки на велосипеде… нет, начались они раньше, в июне, именно тогда я достал шагомер и принялся наматывать привычные пять миль до завтрака. Римма не возражала, ей нравилось, как она сама говорила, моя «железная форма» – теперь я приводил ее в порядок, заодно ощущая собственные пределы, постепенно доводя нагрузки до максимальных, проверяя все ли в порядке.

Затем начал ездить на велосипеде за город, по часу или больше проводил с гантелями, крутил «солнышко» на турнике. А по вечерам любовался звездами, небо в эти дни будто вымыли и отчистили от пыли – звезды полыхали так ярко, что я разглядывал отдельные искорки в Плеядах, улыбался про себя и что-то говорил выходившей супруге. Она недовольно хмурилась, но потом присоединялась, стараясь разговорами заглушить во мне эти самые прогулки под звездами. На этот раз – уж точно.