София Серебрянская - Совершенный: новый мессия [СИ]

— Это жестоко — верить в какое-то там Совершенство.

— А? — и снова непонимание. Как можно понять человека, который словно прибыл с другой планеты и говорит не так, как Совершенные?..

— Ты ведь знаешь, — Анджей на пару мгновений замялся, после чего проговорил. — Ты должен знать, что нельзя, по заветам этой религии, плакать о мёртвых. Совершенные не умирают, так? А в том, что человек умер, нет ничьей вины, кроме его собственной: он был слишком слаб, чтобы достичь Совершенства.

— Я знаю это. Разве в подобном есть что-то плохое?..

Анджей закрыл глаза, словно ему тяжело было говорить на подобные темы:

— А ты сам подумай. Представь, что есть кто-то, кто тебе очень дорог. Кто-то, кого ты любил и кто любил тебя. А потом… потом ты слышишь о его смерти и знаешь: ты больше никогда не увидишь его, не поговоришь с ним. Тебе не дадут даже попрощаться с этим человеком — его сожгут, пепел засыплют в маленький ящичек размером с какую-нибудь консервную банку и поставят безымянным среди десятков таких же банок. А потом пустят на переработку, как какие-нибудь бытовые отходы, и сделают из праха какую-нибудь очень нужную вещь. Тебе не разрешат плакать о потере, тебя не поймут. Скажут, что тот человек был виноват сам. Что он недостоин был жизни. Ответь, что бы ты чувствовал?

Каэлестис промолчал: ему сложно было уловить суть чужих слов. Разве не разумно, что не стоит сохранять останки, если можно с пользой распорядиться ими? И разве это плохо — получить чуть больше ресурсов в обмен на чью-то уже всё равно случившуюся смерть?..

— Это мерзко, — продолжал Анджей. — Омерзительно — понимать, что умерших людей используют, как какой-то домашний скот. Ну, тот, с которого сдирают шкуру, чтобы сшить себе шубу или изготовить кожаные ботинки.

— А что в этом такого? Везде ведь так, — удивился Каэлестис. Анджей вздохнул:

— Я и не думал, что ты поймёшь. Это неправильно, понимаешь? Они же люди. Пусть они мертвы, но они всё равно остаются людьми! Я… мне просто кажется, что им всё ещё может быть неприятно или больно. И что они страдают, когда видят, что творят с их телами после смерти, понимаешь?..

Жалкий, полный надежды взгляд. Мальчик на словах не надеялся, что его поймут, но в то же время глазами умолял: «Пойми». Каэлестис задумался:

— Значит, только из-за этого тебе не нравится поклонение Совершенным? Разочарую, но это обычная процедура, с религией никак не связанная.

— Дело не в этом даже, — неожиданно чётко проговорил Анджей. — Дело в том, что люди просто перестают быть людьми. Кого они зовут идеалом? Кому пытаются подражать? Запрограммированным стерильным автоматам, которые понятия не имеют о том, что такое настоящая жизнь, настоящая война, настоящие горе и смерть?!

Каэлестис передёрнулся. Слышать в свой адрес слова: «запрограммированный стерильный автомат» было по меньшей мере неприятно. Тем более от такого мальчишки, не способного понять простейшие вещи.

— Эта вера — она ненастоящая. Она не поддерживает тех, кто готов упасть: она лишь заставляет забыть об их существовании. В чём цель жизни? В том, чтобы впихнуть в себя как можно больше мёртвых, никому не нужных знаний? В том, чтобы все люди стали одинаковыми и предсказуемыми?

— Почему сразу «одинаковыми, предсказуемыми»? — перебил Анджея Каэлестис. — Стандарты поведения в обществе важны, без них можно легко обидеть собеседника.

— Знаешь, Каэл, — Анджей криво усмехнулся. — Проще обидеть фальшивой улыбкой, чем искренней пощёчиной.

— О какой фальши ты говоришь? — нахмурился Совершенный. — Для человека, который с детства воспитан на таких нормах, вести себя подобным образом совершенно естественно.

— И мы возвращаемся к тому, с чего начали: одинаковые нормы, одинаковые люди… Жизнь в рамках допустимого. Вести себя так-то и так-то — невежливо, в открытую говорить о своих чувствах — тоже. Нет, спасибо. Никогда в жизни не хотел бы жить среди стеклянных глаз и натянутых улыбочек.

Оба умолкли. Каэлестис понимал: Анджей не поймёт его, что бы он сейчас ни сказал. Да и ему не понять, что так беспокоит этого мальчика. И всё-таки Анджей несёт полную чушь. Разве можно жить в принципе без норм, без ограничений? Они помогают корректировать своё поведение, не обижать окружающих и вступать с ними в контакт. Жизнь без правил — это недопустимая анархия.

— И всё-таки, — совсем тихо шепнул Анджей. — Скажи, почему ты веришь в этих Совершенных? Что они сделали, чтобы остановить войну? Спрятались шут знает где, бросили «букашек» на произвол судьбы? Спасибо, мне не нужно той веры, в которой каждый сам за себя.

Каэлестис вздохнул: лишь когда каждый отвечает за свои поступки сознательно, а не по принуждению, возможно идеальное общество. Наверное, поэтому этот мальчишка никогда не сможет стать Совершенным…

Ночи в Пристанище были совсем не такими, как в обители Совершенных: во многих домах не было электричества, из-за чего за окном виднелись лишь редкие огоньки. Остальное же пространство было надёжно укутано темнотой, и лишь силуэты крыш вырисовывались на фоне тёмного неба.

Каэлестис перевернулся с одного бока на другой, пытаясь устроиться поудобнее. В доме Анджей не нашлось лишней кровати, и новому «жильцу» пришлось спать прямо на полу. Хорошо хоть имелась лишняя парочка простыней, на которые его, собственно, и уложили. Если бы у него остались, как раньше, длинные волосы, он бы долго устраивался так, чтобы не мести ими пол. Но сейчас неровно подстриженные Анной короткие пряди с трудом доставали до плеч.

В те часы, когда юноша не мог уснуть, ему иногда казалось, будто он вспоминает что-то — что-то, что никогда не могло бы произойти именно с ним. Вот и сейчас в странном полузабытьи он вслушивался в будто бы доносящиеся откуда-то издалека звуки чьего-то голоса.

Каэл не мог понять, кто это и что он пытается сказать. Да и язык, на котором говорило неведомое существо, был ему незнаком. Но оно шептало что-то явно успокаивающее, даже нежное: это слышалось в мягких, лишённых агрессии интонациях. Каэлестис закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на этом голосе: подобные звуки он слышал с самого детства, но никогда не мог понять, что это такое. Он читал множество книг, но ни одна из них не дала нужного ответа. Ведь не может же быть, чтобы у него возникли банальные слуховые галлюцинации!

И снова — тихие звуки, похожие на размеренное пение. Отчего-то щемит в груди. Кому же принадлежит этот голос? И что он… она… оно пытается рассказать?..

Тёплая, печальная нежность… И чей-то ещё голос, помимо первого. Далёкий, неясный. Сердце переполняет лёгкое томление, словно ему приходится слышать какие-то безумно приятные слова. Почти наяву ощущается, как кто-то касается его плеча, гладит, прижимается к коже губами…