Александр Ильин - На суше и на море - 1977

Поэтический настрой души заставляет внимательнее, чем обычно, посмотреть вокруг себя, приглядеться к траве, кустам, воде. Кажется, вот он, солнечный уголок природы, который воспел поэт. И омуты есть, и лозы гнутся над водой, и жаркое солнце печет. А стрекозы? Нет, не летают они, не пляшут, не ведут веселый хоровод. Да и других букашек что-то не видно. И кузнечиков не слышно.

Летним солнечным днем мы с Алексеем Антоновичем Фадеевым, инженером механического завода из Бескудникова, с которым меня сдружили ветры странствий по отчей земле и краеведческие дела, оказались в этих местах. Полюбовались речкой, поразмышляли о ее прошлом, настоящем и будущем. В трехстах шагах от нее на южной покатости косогорья утопала в садах небольшая деревенька с обычными для Подмосковья обшитыми тесом бревенчатыми домами, с верандами, резными наличниками. Название ее — Матвеевское. А на взгорье широко раскинулось величественное полукружие окаймленных зеленью шестнадцатиэтажных домов. Пойма настолько овражиста, что деревня связана с другим берегом лишь тропками. На речке деревянные кладенки-мостки без перил. А рядом настоящие мосты, будто вовсе и не для пешеходов, из огромных железобетонных плит, так сказать, на память местному населению от строительно-монтажного управления. Вода в речушке мутна, как в вешнее половодье. Глядишь на воду — ни донных камешков не видишь, ни всплесков рыб. Бурлящие воронки мелькают одна задругой, и, кажется, своей быстротечностью речка хочет избавиться от этой мути. И все же даже такая вода влечет в жару купальщиков. Увидев, с каким наслаждением плавает в виру крепыш атлетического сложения, я спросил:

— Как называется речка?

— Банный ручей, — отозвался купальщик. И пояснил — Где-то выше бани с прачечной.

Мы, разумеется, поняли, что у красивой речки со сказочными берегами не может быть такого имени. Сколько тысячелетий течет! А бани с прачечной только-только здесь появились. Пока шли до деревни, спрашивали встречных:

— Как называется речка?

Из семерых четверо чистосердечно признались, что не знают. Остальные говорили по-разному: Раменка, Каменка, Тараканка.

Странно было, что местные жители, хорошо знающие названия окрестных улиц, расположение автобусных остановок и магазинов, ничего не могут сказать о речке, протекающей вблизи их домов.

— Я не краевед, — сухо ответил один.

— Вот уж чем никогда не интересовался, — признался, разводя руками, другой.

— Пахучка — вот настоящее имя у этой речки! — высказался бритоголовый детина. По тону чувствовалось: свое суждение он считает остроумным.

— Не слушайте пустомелю, — не без гнева посоветовал поравнявшийся с нами мужчина в спецовке строителя. Он нес что-то тяжелое в перекинутых через плечо узлах. Помолчал минуту-другую и, перекинув с плеча на плечо груз, сказал громко, с расстановкой: — Сетунь. Из Кунцевских лесных родников начинается.

— Сетунь? — оживились мы. Это-то имя было нам знакомо.

Сетунь! Не та ли это река, которая в далеком прошлом не раз была защитным рубежом при набегах захватчиков на столицу земли русской?

Было солнечно, жарко. В Матвеевском даже на главной улице — ни души. В палисаднике девушка в джинсах умывалась под рукомойником. Что-что, а здешнюю речку она-то, небось, знает. Но, выслушав наш вопрос, девушка пожала плечами и, вытираясь мохнатым полотенцем, пошла к дому.

— Чего им? — раздался чей-то голос. На крыльцо вышла пожилая женщина, видно, хозяйка дома.

— Спрашивают, как речка называется, — сказала девушка.

— Раньше мы ее Сетунькой звали. Сетунь, Сетунька, — ответила женщина. — Исстари так. Чудо речка была. Чистая-пречистая. Все струйки как серебряные.

Мы поблагодарили женщину и пошли дальше. Я вспомнил, что где-то в здешних местах живет писатель-природолюб Олег Васильевич Волков — он-то все, конечно, знает. Глянул в записную книжку: на Нежинской улице. Спросил. Верно, совсем рядом, в новом доме, на тринадцатом этаже.

— Да, это Сетунь, — заверил Олег Васильевич. — Историческая речка! Гордость Подмосковья!

— Как же случилось, что теперь она стала неприглядная? — спросил я.

— Думаю, скоро удастся помочь ей вернуть свою былую красоту и свежесть. — Писатель стал говорить о том, что делается для охраны природы Подмосковья.

Мы долго бродили по берегам Сетуни. Досадно, что речка утратила свою былую живописность, но еще горше то, что у многих здешних жителей укоренилось равнодушное к ней отношение. А Сетунь все течет, все журчит и журчит. И хочется, чтобы прислушались к голосу ее струй:

— Я — Сетунь, Сетунь, Сетунь. Речка-невеличка, частица русской природы. Служу людям честно, бескорыстно. Tак не забывайте же и меня. Отплачу сторицей. Я — Сетунь, Сетунь. Сетунь!

Рассказ

Иллюстрации М. Худатова

В связи с генеральным планированием освоения тайги Европейского Севера выехала в Шаренгский леспромхоз экспедиция. В нее вошли три группы — пятеро лесников-таксаторов, трое путейцев-дорожников и гидролог-сплавщик.

Возглавлял экспедицию лесовод Василий Павлович Нилов. Лет ему было немало, но лишь побелевшие виски выдавали это, а по походке, спорой, хотя и хромающей (война!), сразу угадывалось, что Василий Павлович не позволяет себе стареть. Он и морщин почти «не допустил» на свое обветренное, смуглое лицо с правильными чертами. Загар не успевал сойти за зиму, за весь камеральный период работ в городе.

Моложавость и неутомимость Нилову сберег лес, многие годы лесных изысканий, а вдобавок и охота, тоже влекущая в лес.

В Шаренгском леспромхозе преобладали рослые и для своего возраста густые ельники — редкость в двухсотлетней тайге. Василию Павловичу приходилось много бывать в этих могучих темноватых лесах, и он невольно испытывал чувство преклонения перед великой лесной стихией.

На высоких, стройных шаренгских елях почти до половины их высоты нет сучьев. Стволы высятся, как колонны, и светятся там, где в разрывы между кронами, как в окна, глядит на них солнце.

В безветрие густые хвойные вершины молчат спокойно и крепко. Но лишь покатится по ним теплый летний ветерок, зашумит ельник мощно и вместе с тем как-то мягко, ласково. А под июльским грозовым вихрем или под необузданными осенними и зимними бурями загудит он, зарокочет гневно, и кажется, готов насмерть стоять перед врагом. Много его воинов падает в тех битвах сломанными или вырванными с корнем…

Кое-где прорезает еловую крепость речка или ручей с сырыми кочковатыми берегами, поросшими березой, ольхой и той же елью, кривоватой здесь, далеко не такой рослой, как на суходольных холмах. Густ, ароматен в этих логах подлесок: черная смородина, черемуха, шиповник…