Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1983

Алфама — это уличные торговцы, раскинувшие свой нехитрый товар на циновке, брошенной на мозаичный тротуар. И копающиеся, не теряя достоинства, в этой пестрой горе тряпья в поисках блузки или лифчика нужного размера две-три Марии из соседнего дома. Обязательно Марии, ибо в Алфаме всех женщин почему-то зовут именно так. И пока Мария-Граса рассматривает чулки, а Мария-Анна прикидывает пояс (не узок ли?), Мария-Амелия примеряет юбку прямо на джинсы и, постанывая от усилий, безуспешно пытается застегнуть молнию на могучем своем бедре.

Алфама — это торговки рыбой, расположившиеся в переулке Сан-Мигель в тупике Посиньо, горластые и веселые. Каждая во весь голос пронзительным речитативом доносит до всех обитателей Алфамы так называемый «прегон» — куплет собственного сочинения, в котором превозносятся неоценимые достоинства ее форели, лингуадо или мерлузы, ее креветок, лангостин и гамбаш.

Алфама — это маленькие окна и двери, распахнутые на улицу, это старушки в черных платьях, присевшие на камни у входа. Это клетки с крикливыми канарейками, висящие за окном рядом со связками лука. Это соседки, обсуждающие свои дела из окна в окно через улочку прямо над головами прохожих. Это звонкий смех путающихся под ногами детишек, синие всполохи телеэкранов, издающих одну и ту же музыку за каждой дверью и за каждым окном.

Алфама — это вечная нехватка воды в кранах (если они, эти краны, есть), и поэтому в любое время дня вы обязательно увидите девушку, женщину или старуху, несущую ведро или бак с водой. Это вечный, никогда не затихающий женский круговорот у лавадо-урос — водоразборных колонок, установленных чуть ли не во времена реконкисты. За пользование ими хозяйка платит четыре эскудо в день, и помимо воды, помимо возможности выстирать белье прямо здесь, на улице, в специально сооруженных для этого цементных ваннах-«танках», алфамские Марии бесплатно получают возможность посудачить во время стирки, пожаловаться на дороговизну, на жару, на сердечные неурядицы, на жестокость домохозяина, который после рождества вновь собирается повысить квартирную плату.

Алфама — это дымок над жаровнями, где потрескивают каштаны. Это запах подрумянившихся на огне сардин, кислый душок сыра и пряный аромат дешевого вина, источаемый громадными черными бочками. Это дым сигарет и стук костей домино в микроскопических барах, которые ютятся чуть ли не в каждом подъезде. В них по вечерам собираются все жильцы этого дома, кроме тех немногих, кто не любит домино, а телевизор предпочитает смотреть в одиночку.

Первый раз, помнится, шел я по Алфаме не без некоторой настороженности. Мне казалось, что вот-вот меня должны окликнуть, остановить, спросить: «Кого вы, сеньор, собственно говоря, ищете здесь?» Но вскоре я понял, что никто таких вопросов никому здесь не задает: эти люди, во-первых, привыкли к праздношатающимся туристам, а во-вторых, обладают счастливым даром безмятежного сосуществования с кем бы то ни было. Если с ними не заговорить, они не обращают на вас никакого внимания. Если спросить о чем-нибудь, вам ответят, а нужно — и помогут. Но сделают это спокойно, с достоинством, без суетливой угодливости и не делая никаких намеков на какое-либо вознаграждение за услугу.

Алфама — это гигантское общежитие, нечто напоминающее исполинскую коммунальную квартиру, но без скандалов, без мучительного дележа газовых плиток и споров об оплате за электроэнергию. Алфама — это гордая бедность без приниженности, умение довольствоваться малым, Алфама — это улицы, где нет ни служебных, ни. личных машин хотя бы потому, что по этим улицам нельзя проехать даже на мотоцикле. И если кому-то удается скопить денег на новый комод, кровать или диван, то эту обновку будут нести на руках через все эти каменные лестницы и закрученные вензелями переулки, обязательно извиняясь за нарушение привычного ритма жизни, за беспокойство, причиняемое соседям кроватью, которую невозможно было развернуть в тупике Святой Елены и которую поэтому пришлось поднимать в комнату на третий этаж через окно. Впрочем, бог с ней, с кроватью. А вот сколько доброжелательного веселья и всеобщих хлопот вызывает свадебное шествие! Именно шествие, а не езда на увитых лентами лимузинах. Когда счастливые новобрачные поднимаются с набережной по улице Сан-Педро или спускаются с Ларго-да-Граса на площадь Сан-Мигель, где их ожидают расставленные под единственной в квартале раскидистой пальмой столы, во всех окнах им улыбаются и приветливо машут руками. А дети бегут и впереди и сзади процессии. Туристы щелкают затворами фотокамер. Колокольный звон ближайшей церкви катится по черепичным крышам, как футбольный мяч.

Нигде больше не увидишь в Лиссабоне таких шумных и нарядных празднеств, орошаемых вином, но никогда не омрачаемых скандалами и драками. Нигде больше не встретишь такого обилия домовых «клубов», «ассоциаций», товариществ и кружков — спортивных, культурно-развлекательных, музыкальных или «коммунитарных», ставящих своей целью благоустройство и улучшение условий жизни.

Такова Алфама вот уже десять веков. И видимо, будет такой еще долго-долго. Ведь сумела она отгородиться от городских властей и от воротил домостроительного бизнеса. Предприимчивая энергия градостроителей и хитроумная фантазия архитекторов обходят стороной Алфаму. Почему? Да потому, что, во-первых, ни у кого не поднимается рука ломать и перестраивать этот уникальный городской квартал. А во-вторых, и это главное, трудно здесь строить: тягачам и бульдозерам не преодолеть склонов Сан-Жорже, и разве проложишь здесь, в этих древних стенах, отвечающую современным требованиям систему водоснабжения? Вот и оставили отцы города в покое Алфаму т самый славный и самый удивительный квартал Лиссабона, родившийся тысячу лет назад.

В туристских путеводителях и исторических справочниках многовековую историю Лиссабона принято делить на два периода: до и после трагического землетрясения 1755 года. Это была одна из крупнейших в европейской истории катастроф, о которой английская газета «Миррор» писала так: «1 ноября утром около сорока минут десятого город был потрясен подземным толчком неслыханной силы. Его продолжительность была не более шести секунд, но сотрясение оказалось столь сильным, что разрушились все церкви и монастыри города, муниципалитет и прекрасное здание оперного театра. Не было в городе крупного строения, которое осталось бы невредимым. Четвертая часть жилищ была полностью уничтожена, погибли пятьдесят тысяч человек».

Больше всего людей погибло в церквах и храмах, переполненных в этот час утренней мессы, отправляемой в честь «дня всех святых». Среди тех, кто находился в домах, меньше всего пострадали жильцы верхних этажей. Большинство из тех, кто в момент толчка был на первых этажах, оказались погребенными под руинами.