Виталий Бабенко - На суше и на море 1984

Все это и помогло пробурить на шельфе необходимое количество скважин, причем в рекордные сроки, не допустив ни дня простоя, ни одной аварии.

Ни разу «огненный джинн» не был выпущен на свободу, лишь Управляемые факелы зажигались на длинной стреле во время испытаний пробуренных скважин. Они пылали над морем, и старики нивхи, присматриваясь к огненным хвостам из своих охотничьих избушек, гадали, не беда ли у людей? Нет! Это фейерверки в честь того, что не зря трудились, что есть, есть перспектива на 80-е и 90-е годы, на XXI век.

И наконец, этот жестокий экзамен. Два циклона объединились в одну неимоверно разрушительную силу. Но такие человеческие качества, как привычка к порядку, дисциплина, ответственность, сложились с мужеством, стойкостью, гордостью за алый флаг Отчизны. Эта сила, противопоставленная слепой стихии, победила ее.

— Мы знаем из сообщений зарубежной печати много случаев, когда экипажи в случае опасности с легким сердцем покидали застрахованные суда. Странно, что ваши люди поступили иначе. Ведь если бы «Оха» была оставлена и погибла, страховая сумма была бы получена полностью…

Выслушав иностранного специалиста, Сидоренко рассеянно повторил:

— Да, действительно, вся сумма была бы получена…

И вдруг он пронзительно взглянул на собеседника и добавил:

— А не приходило ли вам в голову, что можно работать не только ради денег?

Рассказ

Репродукции с рисунков Н. Н. Миклухо-Маклая

подобраны Н. Прониным

Худ. В. Руденко

…Ваш опыт общения с дикими составит эпоху в той науке, которой я служу, — в науке о том, как жить людям друг с другом.

Ноги ныли от усталости. Хотелось сесть, разуться, пошевелить затекшими пальцами, расслабиться. Но еще больше хотелось всей грудью вдохнуть воздух, настоящий воздух, а не густой, вязкий смрад испарений. Было нестерпимо душно, как в тесной теплице, где наступает дурнота от размаривающего тепла и обильной влаги.

Миклухо-Маклай возвращался в свою хижину на Гарагаси, откуда вышел утром. Его подгоняло беспокойство: там, в хижине, скрючившись, лежит Бой. полинезиец, слуга, жизнь которого, как тонкая нить, вот-вот оборвется. Он уже не принимает пищи, смотрит жалобно, обреченно. Папуасы с непонятной настойчивостью добиваются, чтобы больного Боя выдали им. Зачем?

Тропа вилась среди тропических зарослей. То и дело приходилось рукою отстранять ветки. Огромные перистые листья пальм, достигавшие порой шести метров, задетые плечом, упруго колыхались.

Маклай спешил: надо засветло добраться до хижины. Он спотыкался о жесткие корневища, задевал лианы, которые, как удавы, обвивали деревья, выползая из-под кустов. Лианы были везде: стелились по земле, перепрыгивали с ветки на ветку, тянулись к высоким макушкам пальм, хищно нависали над головой. Что-то упругое ударило Маклая в грудь. Он отпрянул, холодея: «Змея?»

Нет, это была не змея, это был тонкий, верткий стебель ротанга. Шипы его вцепились в холщовую рубаху. Пришлось остановиться, перевести дух… На ближней ветке сидели две удивительные пичуги. Они чистили перышки, проворно наклоняя головки, увенчанные золотисто-зеленым хохолком.

Маклай, задрав голову, не отрывал взгляда от вертлявых кокеток. Одна из них, покосившись на необычного гостя, неестественно резко и громко крикнула. Ее каркающий, похожий на вороний голос неприятно резанул ухо. Очарование этих нарядных пичуг разом померкло.

— Райские птицы, — догадался Маклай. — И такой голос! Господь не очень-то щедр: наделяя одним, обделяет другим…

Тропа упрямо буравила тропический лес. Высоко над головой ветви переплетались, по ним агрессивно ползли вверх лианы, Цепляясь колючками и шипами. Но сама тропа не зарастала, лес не смыкался. Узкая — двоим не разойтись — полоска красноватой глинистой земли, утоптанная босыми ногами папуасов, оставалась во власти людей, служила людям. И он шел по ней, не поддаваясь соблазну сесть на опрокинутый ствол или даже на землю или прислониться к пальме.

Уже наступила та стадия усталости, когда угасает интерес к окружающему. Но это только казалось. Неожиданно Маклай увидел бабочку — большекрылую, ослепительно яркую. Обычная легкость вернулась к нему, он стремительно бросился за бабочкой. Она резко вспорхнула и словно растаяла среди оранжевых плодов арековой пальмы.

Его, пожалуй, огорчила бы неудача — бабочек такой величины он еще не встречал, но Маклая отвлекли следы, отпечатанные на влажной глинистой тропе. Он увидел следы человеческих ног. Широкая, растоптанная ступня прорисовывалась с безупречной четкостью. Маклай рядом оставил след своего башмака. Пытливый взгляд сразу подметил: у папуаса нажим сделан на пальцы, у него, европейца, на пятку. Но главное заключалось не в этом: большой палец на ноге туземца был отставлен в сторону. Этот признак наряду с другими мусолили горе-теоретики, относя папуасов к промежуточному звену между обезьяной и человеком.

Маклай присел на корточки и перенес на бумагу отпечаток ноги папуаса. Загадка расположения пальцев оставалась неразгаданной, однако первый шаг был сделан, и Маклай с надеждой подумал, что, может, ему, первому европейцу, поселившемуся среди папуасов, суждено будет перечеркнуть эти лжетеории…

Приближался вечер. Догорало закатное солнце, когда он наконец вышел из лесу. Его хижина, поднятая на сваи, одиноко возвышалась на открытой площадке. Хижина казалась нежилой, мертвой. Привычная струйка дыма не поднималась от костра.

Маклай настороженно остановился, надеясь услышать хоть какой-нибудь звук. Было тихо… До хижины оставалось шагов сто…

Русский корвет «Витязь» бросил якорь у берегов Новой Гвинеи 20 сентября,1871 года. Этот берег был мечтою Миклухо-Маклая.

«Этот берег станет его могилой», — считали почти все, кто знал о замыслах Маклая.

Мангровые леса темно-зеленой щетиной низкорослых деревьев плотно опоясывали побережье, по которому еще не ступала нога цивилизованного человека.