Виталий Бабенко - На суше и на море 1984

— Я дам вам катер с вооруженной охраной, — предложил командир «Витязя».

— Нет, нет! — порывисто ответил Миклухо-Маклай. Он прибыл завоевывать не землю папуасов, а их доверие. Он все продумал. Он не возьмет с собой оружия.

Еще в Петербурге Маклай наслышался мрачных, зловещих пророчеств. Он горько отшучивался:

— Если меня не съели наши академики, то папуасы меня не съедят.

Идея, подвигшая его поселиться среди дикарей, стоила риска. Даже смертельного. Он взялся доказать, что расовые и культурные признаки народов формируются под влиянием природной и социальной среды. Нет высших рас, нет низших. Все они — ветви одного древа… Здесь, вдали от современной цивилизации, живут дикари, вооруженные орудиями каменного века. Он узнает о них все, представит миру не домыслы, а факты и докажет свою правоту…

Шлюпка медленно приближалась к песчаному мысу. Маклай стоял, вглядываясь в берег. Бой и Ульсон — слуги, нанятые на острове Аполу, — гребли.

Прибрежные заросли внезапно раздвинулись, из кустарника вынырнул папуас с ярким пером в копне курчавых волос, с длинным копьем, увенчанным бамбуковым наконечником. Ступал он мягко, легко, словно тело его было невесомо. Его грудь рельефно бугрилась мускулами. Взмахивая левой рукой, он как бы призывал белого человека вернуться к корвету, а копьем, поднятым над головою, недвусмысленно угрожал.

Миклухо-Маклай дважды кивнул, пытаясь показать, что сигнал понял, и достал со дна лодки лоскуты красных лент, припасенных для подарков. Из зарослей высыпали гурьбою островитяне, очевидно сидевшие в засаде. Они не скрывали своего интереса к лентам, но и, как тот, первый, угрожали гостям копьями.

Пришлось подарки доверить волне. Она подхватила их, понесла к берегу. Папуасы бросились за ними в воду. Красные ленты пришлись по вкусу: они показывали их друг другу, прикладывали к голове, но чужеземцам высадиться на землю не позволили. Озадаченный Миклухо-Маклай повел шлюпку вдоль берега. Мангровый лес подступал к самой воде. Белая пена прибоя лизала деревья. Непроницаемая густота зарослей защищала берег, как стена. Пришлось немало проплыть, прежде чем Маклай заметил узкие пироги, вытянутые на песчаную отмель. Значит, поблизости люди!

Шлюпка зашуршала днищем по песку. Маклай спрыгнул и не пошел, а побежал по тропе, уводившей от берега. Азарт нетерпения погасил в нем всякую осторожность. Он дважды или трижды споткнулся о корневища, но, кажется, даже не заметил этого — впереди показались хижины с покатыми крышами. Крыши устилали полинялые, высветленные дождями и солнцем пальмовые листья. А рядом, уходя прямо в небо, высились кокосовые пальмы, макушки которых глянцевито поблескивали длиннолистой кроной.

Деревня оказалась покинутой. Маклай шел от хижины к хижине — людей нигде не было, лишь тлеющие в кострах головни да остатки пищи в выщербленных деревянных блюдах выдавали недавнее бегство обитателей деревни.

В полумраке одной из хижин, куда заглянул Маклай, он увидел под потолком подвешенный человеческий череп с провалами глазниц и носа. Поспешно покинув хижину, он запоздало вспомнил, что совсем один в опустевшей деревне, а справа, за кустарником с узорными листьями, послышался шорох. Маклай резко повернулся. За кустом стоял папуас, смущенно попятившийся под его взглядом. Он был без оружия, если не считать костяного ножа, который торчал из-под плетеной травяной повязки, перехватившей левую руку.

Маклай выхватил из кармана лоскут красной материи и, улыбаясь, протягивая лоскут островитянину, медленно пошел к нему.

Спустя несколько минут цветная тряпица уже обрамляла густоволосую голову папуаса. Маклай и папуас с откровенным интересом рассматривали друг друга, мучимые бессильным желанием что-то сказать, но весь их словарный запас был бесполезен. И тогда Маклай, глядя в глаза папуаса, полные первобытного восторга и робости, ударил себя в грудь и громко сказал:

— Маклай!

Он трижды повторил это движение и трижды повторил свою фамилию. Глаза папуаса засветились счастливым озарением, он тоже ударил себя в грудь, и губы его, чуть вытянувшись вперед, исторгли имя: «Туй!»

Тропическое солнце поднялось быстро, опалив макушки отдаленных гор. Вечером, кроваво догорая, оно тонуло в океане. От восхода до заката в Гарагаси — на мысе Уединения — матросы «Витязя» расчищали площадку, строили хижину, рыли погреб для продовольствия, крепили изгородь. Визжали пилы, стучали топоры, не смолкали человеческие голоса. Шлюпки и вельботы курсировали между корветом и берегом.

Командир «Витязя» явно торопился. Тропическая лихорадка уже свалила нескольких матросов, слегли слуги Маклая — Бой и Ульсон, да и сам Маклай держался с трудом. Бледное лицо, запекшиеся губы, воспаленно-красные глаза выдавали нездоровье.

Под кенгаром — богатырь-деревом — выросла хижина из двух тесных каморок, заставленных ящиками, с верандой, с кухонным шалашом во дворе. Поблизости установили на дереве флагшток, дабы подавать сигнал кораблям, если случится им проплывать в этих водах. На другом дереве вырезали стрелу, нацеленную в землю и означавшую, что дневники и научные записи будут зарыты здесь, как только крайняя нужда — тяжелая болезнь или опасность нападения — принудит к этому.

Артиллерийский офицер с «Витязя» неподалеку от площадки заложил несколько фугасов.

— Кто знает, что придет на ум дикарям? — сказал он.

Миклухо-Маклай согласно кивнул. Бессонница, духота, перенапряжение, лихорадка вымотали и его. Отдав офицерам «Витязя» письма на родину и глядя вслед отплывающему корвету, он подумал: «Не прощальные ли это письма?»

Едва корвет скрылся, растаяв у кромки горизонта, близ хижины появился Туй. По праву первого знакомого он приходил и в прежние дни, приносил кокосовые орехи, бананы, лепешки из плодов хлебного дерева. Маклай одаривал его бусами, лентами, осколками бутылочного стекла. Туй приспособил осколок для бритья и выскоблил брови. Теперь больше прежнего выделялись его покатый лоб, широкий, расплюснутый нос.

Вольно или невольно Маклай всегда смотрел на людей глазами антрополога. Да, он заметил перемены в облике Туя. Но еще острее озаботили перемены в его поведении: придя, он не стал вызывать Маклая, как делал обычно, а медленно обошел вокруг хижины, что-то высматривая и странно щелкая языком.