Виталий Бабенко - На суше и на море 1984

Когда путешественник и. первооткрыватель Джордж Ванкувер (имя которого носит сейчас третий по величине город Канады) в 1794 году плыл на своем паруснике вдоль здешнего берега, никакой бухты Глетчеров еще не существовало. Взору Ванкувера предстал лишь малозаметный вогнутый изгиб береговой полосы; все здесь было забито нагромождениями льда, и поэтому на составленной им карте огромная бухта Глетчеров даже не указана. А вот другой исследователь — Джон Мьюр — в 1879 году уже смог проникнуть вместе с четырьмя индейцами-проводниками в бухту и проплыть по ней на своем суденышке 77 километров. Склоны гор, которые еще сто лет назад были сплошь покрыты льдами, теперь зеленеют лесами. К 1916 году бухта увеличилась до 105 километров, а сейчас занимает уже 160 километров и достигает местами тридцатикилометровой ширины. Самый мощный из глетчеров — глетчер Мьюра за семь последних лет «съежился» на восемь километров! Ведь с 1750 года климат Земли значительно потеплел. Здесь, в бухте Глетчеров, можно теперь увидеть удивительные вещи. Так, во многих местах, откуда сполз глетчер, из-подо льда появляются пни деревьев, простоявшие там три тысячи лет.

В тех местах, где растаявший лед оставляет за собой не только голые скалы, но и каменные осыпи и землю, там удивительно быстро возрождается жизнь: прорастают растения и деревья, а вслед за ними появляются и различные животные. И вот уже в ручьях кишат форели и лососи, которые приходят сюда нереститься. Появились здесь речные выдры, норки, снежные козы, длинношерстные сурки и медведи. На сегодняшний день в этих местах обитает постоянно от 175 до 230 медведей гризли. Но раньше всех здесь поселились, конечно, водоплавающие птицы: чайки-маевки, плавунчики, питающиеся планктоном, креветками и рыбой. Гнездятся они большей частью на уединенных островах, куда не добираются наземные хищники, в то время как пернатые дневные хищники, вороны и ласточки строят свои гнезда на деревьях и уступах скал. Там, где еще не успела появиться растительность, совсем рядом с отступающими ледниками, держатся белые куропатки, пуночки, чижи, а в ольховых и тополевых кустарниках обосновались дрозды и золотисто-желтые лесные певуньи.

С естествоиспытателем Джоном Мьюром в этих местах случилось удивительное происшествие, главным героем которого была местная собака индейцев по кличке Штикен. Этот случай заставил Мьюра над многим задуматься, и к нему он неоднократно возвращался в своих воспоминаниях. Штикен был небольшой черный песик, притом на довольно коротких лапах. Свой пушистый беличий хвост пес имел обыкновение загибать высоко на спину, так что он доставал ему почти до самых ушей. Когда Мьюр причаливал к берегу, у сопровождавшего его Штикена обычно не хватало терпения, он выпрыгивал из лодки в ледяную воду и плыл к берегу. Там он носился взад и вперед, стараясь поскорей обсохнуть. К отплытию он обычно поспевал последним, догоняя лодку вплавь, и его приходилось хватать за шиворот и втаскивать внутрь.

Четыре индейца-проводника поначалу категорически отказывались сопровождать естествоиспытателя, который, невзирая на туман и шторм, старался проникнуть все дальше в эти незнакомые бухты. Но когда он им рассказал, в каких только головокружительных поездках ему ни приходилось участвовать в других местах Канады и Аляски и чего только ни приходилось пережить, это им несколько придало бодрости духа. Самый старший из них сказал:

— Ты, должно быть, колдун. Но если мы тут с тобой погибнем, то по крайней мере в хорошем и надежном сопровождении попадем в загробные «охотничьи угодья». — После этих слов они стали соглашаться грести с каждым разом все дальше и дальше.

Штикен вел себя странно. Нрава необщительного, он обычно держался в стороне, не разрешал себя гладить, не слушался никаких команд и спал где-нибудь в отдалении, посреди багажа. Но когда индейцы отказывались сопровождать Джона Мьюра во время его пешеходных восхождений по облесенным горным склонам и глетчерам, Штикен считал своим долгом непременно следовать за ним, и никакими приказами, ругательствами, камешками его не удавалось прогнать. Он шел, и все тут. Однажды, когда Мьюр пересекал глетчер, поверхность которого была очень шершавой и грубой, бедная собака стерла себе лапы до крови. На снегу она оставляла за собой кроваво-красные следы, но тем не менее продолжала неутомимо бежать за своим спутником, пока тот был уже не в состоянии спокойно взирать на подобную экзекуцию — остановился, разорвал свой платок на четыре части и изготовил нечто вроде защитных носков для своего самоотверженного «проводника».

Однажды, когда оба они — человек и собака — уже в течение трех часов карабкались вверх по горным склонам и лесам и добрались наконец до глетчера, то обнаружили, что поверхность его иссечена глубокими трещинами. Каждая такая трещина уходила в глубину метров на шестьдесят, а то и больше! В течение двух часов Мьюр перепрыгивал одну трещину за другой, и собачка неутомимо прыгала за ним вслед. Когда исследователь достиг наконец противоположного края ледника, погода резко изменилась и начал подниматься туман. Стало ясно, что надо как можно скорей возвращаться, чтобы добраться до лагеря, где его ждали индейцы, до наступления темноты. Контуры окружающей местности стали быстро размываться, так что ориентироваться можно было уже только по компасу. Возвращался он явно уже не прежней дорогой, потому что внезапно наткнулся на широченную трещину, которую вначале не перепрыгивал. Поскольку край, на котором он стоял, несколько возвышался над противоположным, то прыгнуть туда не составляло особенного труда, однако вернуться назад было бы уже совершенно невозможно. Если намеченный путь возвращения оказался неверным, Мьюр попал бы в ловушку: пути назад не было. Он решил сесть и обдумать ситуацию: рискнуть или не надо? Но поскольку о том, чтобы переночевать здесь, на глетчере, не имея с собой необходимого снаряжения, не могло быть и речи, то, взвесив все «за» и «против», он пришел к выводу, что другого выхода нет — надо прыгать. Прыгнул. Штикен прыгнул за ним немедленно вслед. Однако, пройдя несколько шагов, исследователь, к своему ужасу, понял, что очутился на своего рода островке между двумя трещинами, одна из которых была уже непреодолимой ширины. Он поспешно пошел вдоль края трещины в надежде найти более узкое место, но тщетно: пройдя километр, он был вынужден вернуться и пройти столько же в другую сторону. Все напрасно. Лишь в одном месте оказалось нечто вроде ледяного мостика. Однако солнце, как это бывает в подобных случаях, обтаяло его сверху до узенького канта, в то время как книзу он расширялся. На подобные ледовые перемычки вообще нельзя особенно полагаться, потому что они, как правило, бывают растрескавшимися и непрочными. Пропасть под ними уходила вниз метров на сто, не меньше, словом, страшная, глубокая могила. Что делать? Мьюр решился. Он сел верхом на «мостик» и, обрабатывая его впереди себя ледорубом, продвигался понемногу вперед, пока не добрался до противоположной стены трещины. Но поскольку она возвышалась еще на целый кусок над перемычкой, ему пришлось пробивать и в ней ступени, чтобы, вставляя в них ноги, карабкаться наверх. Наконец препятствие было преодолено. Мьюр сел, чтобы отдышаться и унять бешено колотящееся сердце. И только тогда вспомнил о собаке. Он позвал ее, но она не решалась переползти по «мостику»: она испуганно завывала, скулила и смотрела на него глазами, полными отчаяния. Ни крики, ни свист не помогали.