Анджей Чеховский - На суше и на море 1981

Теперь шли вдоль берега по песчаной косе. Казаки и музуры тянули бечеву, а Карелин с Фелькнером шагали рядом и вели нескладный, то и дело прерывающийся разговор:

— Самая настоящая пропасть, — ворчал Фелькнер. — Какое тут, к дьяволу, испарение?

— Как я предполагал, так и есть, — говорил Карелин. — Именно мелководье, и именно испарение…

Поставив баркас у берега, путешественники развели костер. Карелин послал нескольких казаков на северную косу, чтобы отыскать штабс-капитана Бларамберга и передать приказ возвращаться.

Не теряя зря времени, Карелин укрылся в палатке, достал карандаш с бумагой и сел за расчеты. «Длина пролива с моря до входа в залив 2 версты, — записал он. — Ширина пролива 117 саженей, Глубина в среднем до 3 саженей. Скорость течения до 3 узлов в час…» Приступив к арифметическим действиям, он высчитал: за один час Кара-Богаз поглощает 750 тысяч кубических саженей воды. «Цифра колоссальная, — подумал Карелин. — Такой уймой воды не только Фелькнера, но и самого черта собьешь с толку. Но как бы ни спорил господин поручик, а деваться ему некуда. Залив не может сообщаться путем подземных полостей с другими водоемами, ибо лежит он гораздо ниже всех существующих озер и морей. Следовательно, вода испаряется. И испаряется невероятно интенсивно». Карелин записал: «Испарение на мелководье с обширной поверхностью сравнительно с таким же объемом глубокого моря, к нему прилежащего, должно быть гораздо больше. На мелких местах вода согревается скорее, нежели на глубине. К тому же по законам равновесия жидких тел вода Каспия стремится сравнить свою относительную поверхность с водоемом Кара-Богаза, и тем с большей силой, что единственный проток, их соединяющий, необыкновенно узок…»

К концу дня вернулись с северной косы казаки и сообщили — Бларамберга не нашли. Пришлось послать другую группу, с урядником. Карелин написал записку, чтобы штабс-капитан, если нет возможности выплыть из залива, шлюпку сжег, а сам шел к морю.

Карелин не на шутку забеспокоился: «Хорошо еще, если течение не пускает назад. А может, шлюпку разбило и люди погибли?»

Фелькнер, наблюдавший за начальником экспедиции, подошел успокоить:

— Не волнуйтесь, Григорий Силыч… Бларамберг — человек осторожный и путешественник опытный. Все будет хорошо.

— С чего вы взяли, что я волнуюсь? Просто вышло время, и пора возвращаться на шкоут… Кстати, вот ознакомьтесь. — Карелин достал из сумки лист бумаги с расчетами.

Тот взял листок и начал читать. Сначала ухмылялся и пожимал плечами, затем задумался. Карелин, видя, что поколебал все-таки упорство поручика, сказал:

— За абсолютную точность не ручаюсь, но при повторных, более точных исследованиях подобные расчеты могли бы пролить великий свет на теорию испарений и объяснить неразгаданные причины понижения и возвышения Каспийского моря и других водоемов.

— Ну, что ж…

Фелькнер кивнул, вернул листок Карелину и подал руку…

В десять вечера возвратился урядник.

— Отыскали, ваше высокоблагородие! — валясь от усталости, доложил он. — Штабс-капитан в двадцати верстах отсюда. Все живы-здоровы, а выплыть не могут. Ветер со стороны моря мешает.

— Ты передал мою записку?

— Так точно, передал.

Карелин не стал дожидаться штабс-капитана, ибо в один баркас все не поместятся, и переправился с командой на шкоут. Ночью с борта «Св. Гавриила» музуры увидели огонь на северной косе — это Бларамберг жег свою шлюпку. Рано утром Карелин отправил за ними баркас.

Был теплый, солнечный день. Парусники «Св. Гавриил» и «Св. Василий», отойдя от Кара-Богаза, взяли курс на север. Офицеры и сам начальник экспедиции стояли у борта, обозревали восточный берег. Был он сер и неказист: дюны, сухие чахлые кусты, сожженные солнцем травы, потрескавшиеся такыры. Суровый и неласковый край отталкивал и в то же время заставлял думать о нем. Карелин смотрел на дикие прикаспийские просторы и вспоминал только что пройденные сотни таинственных верст. В памяти проплывали грязевые вулканы, самоизливающаяся нефть Челекена, древнее русло Узбоя, величественный Дигрем, наконец, Кара-Богаз — невиданных размеров испаритель. «Да, да, — мысленно повторял Карелин. — Вода в нем испаряется с невиданной интенсивностью. Каспий дарит этой прорве и Волгу, и Урал, и другие впадающие в него реки. И все эти реки восходят паром и образуются в облака. Сильна природа и загадочна в своей сути…» Но согревала и радовала его мысль, что вот они, горстка людей, русские ученые, соприкоснувшись с этими дикими местами и столкнувшись с их загадками, все же постигли самую суть истины. Пусть пока не до конца разгаданы тайны этого берега. Но и за то, что сделано теперь, позднее будут благодарить потомки.

Документальная повесть

Рис. М. Худатова

Для всякого мечтательного скитальца безмятежный этот Тихий океан, однажды увиденный, навсегда останется избранным морем его души.

В ночь мы уходим. Впереди мой первый рейс в Тихий океан.

Утром мы, старший гидролог Андрей Константинович, или, как мы его называем, Кинтиныч, молодой специалист Леша Горчихин и я, прибыли во Владивосток самолетом из Ленинграда. И едва ступили на землю, как тут же были подхвачены волной невероятного дальневосточного гостеприимства. Вечером, порядком уставшие (сказалась и разница в семь часов поясного времени), сошли с рейсового катера на причал в Диомиде. Добравшись до судовой койки, я словно провалился в небытие. И когда кто-то растолкал меня среди ночи, я некоторое время не мог сообразить, где я.

Балтийское море, шхуна, короткая злая волна, резкая качка, ночные бдения под звездами… Память, совершив немалый крюк, поставила, наконец, все на свои места: я узнал Митьку Тучевского, бывшего студента-океанолога ЛГУ, исчезнувшего с факультета на последнем курсе. Я вскочил на ноги, мы обнялись. Ведь вот проделки фортуны: СРТМ, на котором в долгий рейс уходил Тучевский, стоял борт о борт с нашим «Донцом», и Митя узнал о том, что прилетели ленинградцы, всего за полчаса до отхода.

Мы поднялись наверх и постояли у борта. Минуты пробежали незаметно. Митька шагнул на палубу своего судна в самый последний момент, когда уже отдали швартовы. Он так и стоял на корме, пока все, кроме судовых огней, не поглотила тьма.

А через час отошли и мы, и уже утром следующего дня я посматривал с палубы на Японское море. Море как море. «Донец» на ходу плавно покачивается на невысокой серо-голубой волне. Работы на переходе немного: всего-то два раза в сутки опускаем термобатиграф. Время тянется медленно, и я с нетерпением жду встречи с Тихим океаном.