Анджей Чеховский - На суше и на море 1981

На металлическом подносе Эля раскладывает дары моря по одной ей ведомым признакам. Потом в своей лаборатории она будет записывать в журнал мудреные латинские названия и подробную характеристику каждой особи. Тяжело вздохнув, Эля сдувает свесившуюся со лба прядь каштановых волос; тонкий профиль ее клонится над столом, аккуратный носик слегка блестит от пота по причине жары и старательности.

В считанные дни на маленьком судне молодая хрупкая женщина сделалась центром вселенной для многих. Матросы наперебой вызывались помочь ей во всяком деле; тралмастер говорил ей хитрые комплименты; когда она была на палубе, штурманы при первой возможности торчали у окон рулевой рубки, и даже мотористы ухитрялись подняться на минутку из машинного отделения, чтобы посмотреть на Элю. Москвич, студент-практикант по гидрохимии, проявил вдруг повышенный интерес к биологии моря, и, когда Эля оставалась равнодушной к его энтузиазму, он менялся в лице — даже стекла его очков огорченно взблескивали.

Эля держалась с достоинством: как видно, она знала себе цену. При очередном проявлении к ней внимания со стороны мужчин на ее отрешенном, почти безмятежном личике в уголках губ появлялась тонкая ироническая усмешка, как бы говорившая: «Ах, да я давно к этому привыкла… И надоело — поймите!» Но при этом карие чуть раскосые глаза ее утверждали обратное.

Впрочем, Эле не до вздыханий: ей приходится обрабатывать немало тралений и выходить на станциях к подъему планктонной сетки.

Наш путь пролегает на юг. Ночью вблизи южного побережья острова Хонсю побывали в настоящей сказке — словно вернулось детство и мы гостили у волшебника Изумрудного города. Такое забыть трудно!

Ночной океан сверкает у борта голубыми сполохами — вспыхивают и гаснут светящиеся организмы. Ну прямо космос! Есть тут звезды, планеты и даже кометы. Во время работы на станциях кажется, будто под нами не вода, а некий эфир: светятся опускаемые батометры, холодным огнем пылает планктонная сетка. Зачерпнешь сачком воду — она займется фосфорическим пламенем, поднимешь сачок — польется из него зеленовато-голубая светящаяся струя. И потом долго еще будут падать огненные изумрудные капли (подставь ладонь — обожжешься!) и, встретившись с поверхностью, зажигать на мгновение всплески- фонарики…

Прошли тропик Рака и вечером, получив положенную норму «тропического» [11] В тропиках человеческий организм теряет много влаги; сухое вине, смешиваемое с водой, хорошо утоляет жажду. вина, отметили это событие всей научной группой. Сидели прямо на палубе, у кормового флагштока. Небо сплошь было затянуто облаками, и в темноте мы едва различали друг друга.

Саня Трофимкин пел, наверное, о своей молодой жене, оставшейся дома. Песня слетала с палубы, повисая над слабо светящимся кильватерным следом, отставала и пропадала над океаном в черноте тропической ночи. Простые слова песни трогали душу, и каждый из нас молча слушал нашего «барда» и думал свою думу…

А утром облаков как не бывало: ослепительное солнце, немилосердно сверкающий океан — от затопляющего все вокруг света приходится спасаться за темными стеклами очков. В полдень душный влажный воздух почти без движения висит над океаном. Рыбаки на японских судах работают в шортах, и все без исключения носят на голом теле шерстяные пояса. Оказывается, в такой адовой жаре можно подхватить жестокий радикулит.

В каютах духота изнуряющая, не помогают и безостановочно работающие вентиляторы. Обитатели «Донца» выползают с матрацами на палубу, на верхний мостик. Ночью под открытым небом прохладнее, но нередко шквальный ливень гонит всех обратно, в свои каюты. Особо стойкие, такие, как Леша Горчихин, натягивают на голову одеяло и делают вид, что вся эта кутерьма их не касается. И поднимается потом от них пар, как от нагревательных приборов…

Пробудившись, выйдешь взглянуть на мир божий — он все тот же: вокруг от горизонта до горизонта бледно-голубая, подернутая легкой дымкой синева, гладкая, ленивая, пологая зыбь. Стайками и по одной выпрыгивают летучие рыбки, летят низко, над самой водой, часто и коротко повиливая хвостом и оставляя на водной глади едва заметный след. Рыбки ухитряются скатываться и подниматься по склону волны и летят далеко, долго…

От политой с утра деревянной палубы поднимаются испарения, пахнущие смолой, мокрым деревом. Пока одна из вахт выполняет станцию, можно искупаться. Кто откажется лишний раз окунуться в океан, да еще по соседству с Куросио?

У самого борта, задумчиво поглядывая вниз, стоит Эля и пока еще не решается лезть в воду. Марченко подначивает меня, чтобы я присоединился к прыгунам, взбирающимся повыше. Мимо нас «ласточкой» пролетает студент. От мощного всплеска брызги залетает на палубу. Через минуту, не прибегая к помощи трапа, подтянувшись на руках и играя мускулами, он лихо взлетает наверх (низкий борт «Донца» вполне позволяет проделывать такие штуки) и, глянув искоса на Элю, отправляется на очередной «подвиг». Атлетически сложенный, он, безусловно, первенствует среди прочих. Его коротко стриженная голова с загорелыми до глянца залысинами, его бугристые мускулы мелькают то тут, то там — от него уже начинает рябить в глазах («Ну куда же, черт возьми, смотришь ты, Эля?!»).

Я пребывал в то утро в благодушном настроении, а как известно, беспечность не приводит к добру там, где необходимо быть бдительным. Но все по порядку.

В тропиках на поверхности океана нередко скапливаются целые колонии этаких симпатичных прозрачных пузырьков воздуха, весело поблескивающих на солнце. Вблизи каждый из них напоминает маленький надутый полиэтиленовый мешочек с несколькими голубоватыми нитями, у ходящими воду. Это так называемый «португальский военный кораблик», или сифонофора физалия, коварный нрав которой мне довелось испытать на собственной шкуре. В одном из первых купаний я повстречался с несколькими из них, и моя грудь оказалась исполосована красными отметинами. Нельзя сказать, что было очень больно, скорее, неприятно. Но, оказывается, я недооценил эти существа. И хотя мне рассказывали, что в прошлом рейсе наша студентка, ужаленная физалией, едва доплыла до трапа, а когда ее подняли на палубу — потеряла сознание, я не придал этому особого значения. И был наказан. Ведь легкое касание щупалец физалии — одно, а весь запас яда, который она может пустить в ход, — совсем иное.

Во время очередного заплыва одна из физалий длинными нитями дважды обвила мою правую руку ниже локтя. Дикая боль пронзила меня, и когда я доплыл до судна и поднялся на палубу, нестерпимо болела, уже вся рука, от запястья до плеча, ломило кости и к горлу подкатывала тошнота. Кто-то помог мне оторвать врезавшиеся шпагатом в кожу и такие нежные на вид щупальца. Они отпадали кусками, и на глазах вспухал на коже дважды охвативший руку багрово-синий рубец толщиной в мизинец. Кто-то присвистнул и посоветовал идти под душ.