Анджей Чеховский - На суше и на море 1981

Споткнувшись на ровном месте под дружный смех товарищей, будто заправский джинн, пролетаю почти полмира и оказываюсь на Токийском рынке. И вижу: в нашей группе происходит движение. Вита в растерянности поворачивается всем корпусом на две стороны света: ей нужны туфли двадцать пятого размера, и теперь ей никак не решить, в какую из стоящих друг против друга лавок зайти. Наконец она делает отчаянный рывок, а мы из любопытства отправляемся за ней. Тут необходимо пояснить, что все мы, кто как умеет, изъясняемся с токийцами на скверном английском. Произошел следующий обмен фразами. Вита, показывая пальчиком на туфли нужного фасона: «Твенти файв… есть?» Торговец — с тонкой улыбкой: «Твенти файв — нет».

В первое мгновение мы приняли как должное сей шедевр лаконичности, но потом до нас дошло, что невозмутимый японец ответил в тон — на англо-русском. Выйдя из лавки, мы хохотали до слез, отчего Вита сделалась чопорно прямая и покраснела от обидь. Ах милая, милая Вита, да что ж тут обижаться? Ведь поговорили вы так славно!..

Успокоившись, мы идем дальше. Синагава, рынок, — современная восточная сказка, тысяча и одна ночь: сплошные два ряда лавчонок, зияющие тенью проемы дверей, выставленные на улицу лотки со всевозможным товаром, улыбающиеся торговцы, старые и молодые… Оба ряда цветут под ярким солнцем диковинными цветами: голубые, малиновые, желтые, зеленые, ярко-белые вещи — свитеры, кофты, сорочки, шарфы, брюки, костюмы, платья, халаты, полотенца, белье, обувь, игрушки, журналы, книги, открытки, марки, сувениры — все течет мимо нас в причудливом калейдоскопе…

Приборы и оборудование к буйковой постановке мы готовили заблаговременно — еще до захода в Токио. Кинтиныч терпеливо, как с капризными детьми, возился с регистраторами самописцев течений, попутно объясняя мне все тонкости обращения со столь прихотливыми приборами. Я копался в контейнере «мигалки» — проблескового сигнального огня, предназначенного для установки на буе.

Перед тем как покинуть столицу Японии, мы целый день простояли на якоре в заливе (шел тайфун). И весь день пел, голосил в снастях ветер; зажатые в тисках залива, беспорядочно метались волны; хмурое небо плевалось шквалами, обрушивая на нас песок и гарь.

Выйдя в океан, мы спустились к югу до 33° с. ш., к предполагаемому месту постановки станции, но из-за шторма вынуждены были спрятаться за остров Хатидзё. Воспользовавшись этим, любители устроили грандиозный ночной лов рыбы удочками и сачками. Ветер был сильный, но промысел при свете сайровых ламп был налажен на славу. Скумбрия шла на наживу из своего же мяса, попалась довольно крупная корифена (золотая макрель). Нечаянно поймали сачком противного вида прилипалу, обладательницу небольшого плоского рифленого каблука — так выглядела ее присоска. Этой штуковиной она может столь крепко приклеиться, что нелегко потом отодрать.

На наших глазах разыгралась драма: змеиная макрель настигла и заглотала небольшую рыбку-летучку, но неосторожно сама угодила в сачок. Любопытные кальмары стремительно влетали в освещенное пространство и резко, под острым углом кидались в сторону, бросаясь на добычу или уходя от опасности. На палубе они грозно надувались, пыхтели — иногда это было похоже на писк котенка, — на глазах меняли окраску: под мантией словно пробегали мини-сполохи северного сияния. Некоторые давали работу боцману, оставляя трудносмываемые чернильные пятна на палубном настиле. В воде, спасаясь от преследования, они таким образом ставят «дымовую завесу». Кальмары не столь уж безобидные создания, какими кажутся. Они вооружены острым костяным, как у попугая, клювом, которым хватают жертву, нередко прокусывая ее насквозь.

С постановкой буйковой станции ни на следующий день, ни через неделю ничего не вышло. Ветер усилился, и мы вынуждены штормовать… «Донец» развернулся носом к волне, подрабатывает машиной. От плохой погоды и безделья уныние и медвежья спячка.

Однако рано или поздно всему приходит конец… Выдохся шторм, и, выйдя на точку в виду островов Хатидзё и Кодзима в струе Куросио над глубиной 1200 метров, мы осуществили постановку буйковой станции. Теперь трос на якорях вытянется под напором вод, и наши вертушки, установившись в потоке каждая на своей глубине, начнут печатать на ленте скорость и направление течения.

А мы еще не одни сутки будем болтаться поблизости, не теряя из виду буй и проводя контрольную съемку.

У команды «чемоданное» настроение: все уже знают, что после подъема станции на борт пойдем домой. Когда до конца рейса остается неделя-другая, каждый член экипажа начинает считать дни. И это томительное ожидание уже не заглушить ничем. Из-за этого на «Донце» несколько нервозная обстановка. Все взоры обращены к научной группе, так как от нас зависит, уложимся ли мы в сроки. Под разными хитрыми предлогами на мостике то и дело появляются те, кому там быть не положено, а в кают-компании пристают даже к капитану с единственным вопросом — когда? Тот неумолим: «Здесь не железная дорога. Вот когда придем, тогда и узнаем». Но я чувствую, как он сам заинтересованно наблюдает за ходом работ.

В последние дни я повадился ходить к радисту слушать музыку.

Радист ловил Токио. Нежное воркование и мягкое вибрирование женского голоса, порой переходящего на шепот, успокаивали, снимали нервное напряжение, тут не важны слова. Сама мелодия японской песни, однообразная, но странно завораживающая, уносила меня далеко…

Когда мы, наконец, под всеобщее ликование направились домой, впереди по курсу, словно они ждали этого момента, собрались и обложили все небо угрюмые облака; там, впереди, пошел дождь, и неожиданно вдруг вспыхнула во все небо огромная радуга. И ее цветистая широкая арка расположилась так, что наш труженик «Донец» входил в нее в самом центре, как в сказочные ворота…

Прощай, Куросио! Доведется ли когда-нибудь снова пересечь твои теплые воды — кто знает?.. Общаясь с тобой, мы, люди, как будто лучше узнаем и друг друга, и самих себя. Мы приближаемся к пониманию той неразрывной общности живой и неживой природы, которая существовала всегда и пребудет вечно.

Глава из книги «Выше, чем кондоры»

Перевод с польского Фаины Стекловой

Фото из названной книги

Первая польская высокогорная экспедиция в Анды состоялась в 1933–1934 годах. К этому времени Татры и Альпы были уже исхожены поляками вдоль и поперек, они мечтали о Гималаях. Но сначала необходимо было накопить опыт покорения шести- и семитысячников. Поэтому члены Высокой горного клуба в Варшаве, узнав, что вторая по высоте вершина Южной Америки Мерседарьо не покорена и очень трудна для восхождения, решили отправиться за океан, чтобы подняться на Мерседарьо, а заодно взять еще несколько шеститысячников из малоисследованной горной группы Ромада.