Анджей Чеховский - На суше и на море 1981

С восходом солнца туман рассеялся. С запада подул бриз, перешедший в свежий ветер. День был ясным, ветер — попутным. Но, к удавлению всех, корабль продолжал лежать в дрейфе. «Почему не плывем дальше, что задумал капитан?» — спрашивали мы друг у друга. Обидно было терять время. Ведь день так короток. Но проходил час за часом, а капитан не спешил ставить паруса. В кубрике начались разговоры. Кто говорил, что капитан испугался опасностей, кто утверждал, что, стараясь избавиться от нервного напряжения, он слишком много выпил и сейчас не способен принимать решения. Плотник, моряк бывалый, человек рассудительный и всеми уважаемый, пришел в кубрик и посоветовал обратиться к капитану за объяснением, почему мы не продолжаем плавание. А ежели он не захочет отвечать, предупредить его от имени всей команды, что паруса поставят без его приказания. Такой совет показался всем разумным. Мы решили, что, если к полудню капитан не распорядится ставить паруса, к нему от команды делегируют людей. Наступил полдень, а корабль по-прежнему лежал в дрейфе. Стали совещаться. Кто-то выдвинул предложение: капитана от командования отстранить, передав его функции первому помощнику, который, говорили, высказывался, что будь его воля, то лед — не лед, а к вечеру мы бы прошли половину расстояния до мыса. Это предложение, по сути, провоцировало мятеж, и я стал призывать команду воздержаться от крайних мер. Меня поддержал матрос, которому довелось быть на судне, где команда высказала свое недовольство капитаном. Он рассказал, какие печальные последствия имело для команды такое выступление. В конце концов мы уговорили всех подождать, пока не выяснится причина задержки.

В четыре часа всем приказали собраться на квартердеке. Не прошло и десяти минут, как люди вернулись, и я узнал, что произошло.

Плотник поторопился-таки — сказал помощнику, что команда решила больше не подчиняться капитану, и спросил, не возьмется ли он сам командовать кораблем. Помощник, выполняя служебный долг, тотчас сообщил обо всем капитану.

Все ждали наказаний или по крайней мере угроз и обвинений. Но, вероятно, сознание того, что сейчас все в равной мере испытывали невзгоды, несколько смирило дух капитана и пробудило в нем что-то вроде сочувствия. Он встретил команду спокойно, даже доброжелательно, сказал, что не может поверить тому, о чем доложил помощник. Он добавил несколько слов в том духе, что создавшиеся условия требуют от каждого человека ясного сознания своего долга, а затем разрешил разойтись, сказав, что считает инцидент исчерпанным.

Речь капитана оказала благоприятное влияние на команду, и все послушно вернулись к своим обязанностям.

Еще два дня ветер дул с востока и с юга. А в те короткие промежутки, когда он становился попутным, нас окружал такой плотный лед, что плыть дальше было невозможно.

Я все еще отлеживался и уже стал поправляться, но выходить наверх пока побаивался. От меня все равно не было бы проку: недельное голодание вконец ослабило меня.

Как только я почувствовал, что могу вернуться к службе, надел бушлат, сапоги, зюйдвестку и вышел на палубу.

Не так уж много дней провел я внизу, но каким непривычным показалось мне все вокруг! Корабль покрыла корка льда. Судно несло лишь марсели, полностью зарифленные. Тросы замерзли в блоках, паруса задубели; казалось, теперь их невозможно переставить.

День выдался солнечным. С палубы смели снег и посыпали ее золой, чтобы не скользить. Было очень холодно. Ветер все так же был встречным; на востоке море покрывали ледяные поля и айсберги. Четыре раза пробили склянки. Сменился рулевой. Матрос, оставивший штурвал, сказал нам, что мы легли на курс норд-норд-ост. Мы терялись в догадках: что бы это значило? Вскоре все выяснилось: мы идем к Магелланову проливу.

Новость быстро разнеслась по кораблю и сделалась предметом обсуждения. Никто из нас не ходил этим проливом и не мог сказать чего-либо конкретного. У меня в сундучке, однако, хранилось описание одного из плаваний через пролив. Его совершил нью-йоркский корабль «А. Донельсон», а рассказал об этом сам капитан судна, и весьма подробно. Скоро книжку прочла вся команда. То, что наш капитан принял наконец какое-то решение, подняло у всех настроение. Теперь у нас была пища для размышлений, мы могла отвлечься от тоскливых мыслей о задержке плавания.

Поймав ветер, мы вскоре оставили за кормой ледовые поля.

За время болезни мои руки отвыкли от веревок и поначалу болели. Но скоро огрубели снова. А когда я стал открывать рот так, что мог проглотить кусок солонины с коркой хлеба, я и вовсе почувствовал себя здоровым.

В воскресенье, 10 июля , в полдень мы были на 54°10′ ю. ш. и 79°07′ з. д. Ярко светило солнце. Льды остались позади. Все настраивало нас на веселый лад. Мы вынесли из кубрика свои мокрые куртки и штаны и вывесили их на снастях сушиться. Обувь пропитали дегтем и смазали жиром. После обеда вся команда была вызвана наверх — для укладки якорей на борт, крепления канатов и т. п.

Все эти приготовления были необходимы для предстоящего плавания через пролив. Мы уже знали, что он извилист и изобилует приливными течениями, значит, придется часто пользоваться якорями. Перспектива эта была, конечно, малопривлекательной. Перетаскивание по палубе тяжеленных якорных цепей и канатов, с которых сочится вода, затекает в рукава и замерзает там, необходимость быть наготове в любое время суток, чтобы поднять или отдать якоря, постоянное наблюдение за подводными опасностями — вот что обещает такое плавание матросу. К тому же, как мы слышали, у капитана не оказалось хорошей карты пролива.

На следующий день, когда мы готовились подойти к мысу Пилар, ограждающему с юго-запада вход в пролив, задул сильный ветер и принес с собой густой туман. Мы вынуждены были выжидать: туман и противный ветер — плохие союзники в плавании через полный опасностей пролив. Сдавалось нам, такая погода установилась надолго. Даже и думать не хотелось о том, сколько придется стоять здесь, у входа в пролив, выжидая благоприятных погодных условий.

Поэтому-то, перебрасопив реи на другой галс, мы повернули на юг и снова пошли к мысу Горн.

При первой попытке обойти мыс наше судно находилось в семнадцати сотнях миль западнее Горна. Возвращаясь к Магелланову проливу, мы сильно отклонились на восток, и теперь нас отделяло от мыса миль четыреста-пятьсот. Мы надеялись, что на сей раз нам не будут препятствовать льды: сильный восточный ветер должен был отогнать их на запад. Держась к ветру так, чтобы иметь румба два в запасе, мы под зарифленными марселями и фоком бежали на юг. Однако часа в три пополудни, когда наша вахта отдыхала, мы услышали привычное: «Все наверх!», а затем: «Живей, ребята, не одевайтесь, не то поздно будет!»