Винсент Эри - Крокодил

Морафеаэ тем временем кончил раздавать свои ежеутренние советы и наставления и остановился взять бетель, предложенный ему тетей Суаэа.

— Чем свистеть дни и ночи, пока кишки не вылезут, сходил бы он лучше за своим собственным бетелем! — громко, чтобы он услышал, сказала Мафу. — Боится, наверно, как бы чиновник не засунул свой белый палец в его черную задницу, вот и свистит все время.

Ровесники и ровесницы Морафеаэ очень его любили, но особенно любили его вдовы вроде Мафу — для них, не будь Морафеаэ, жизнь была бы совсем скучной. Мафу просто шутила, обижать Морафеаэ ей вовсе не хотелось.

— Ну уж если бы белый человек так со мной поступил, я бы с ним сделал то же самое, — отозвался Морафеаэ. — Лучше бы чиновники прямо показывали, так или еще как- нибудь, что они сердятся, тогда бы я мог сделать то же, что и они, а там будь что будет. Но они просто ругают нас по-английски, а мы мучаемся — гадаем, что значат эти слова. Когда очень рассердятся, они часто говорят: «Ты, ублюдок!»

— А я часто слышала, как белые люди, когда приплывают к нам в селение, называют этим словом собак и свиней, — сказала Мафу. — И им же они называют людей. Не очень-то, видно, хорошее это слово, раз оно подходит и для четвероногих тварей.

Последние слова Мафу разобрать было уже трудно — Морафеаэ гоготал, брызгаясь красной от бетеля слюной.

— Ты поменьше думай о белом человеке и о его словах! Не переспать ли мне с тобой, а? Вон уже сколько времени ты живешь без мужа, и некому ласкать тебя по ночам! Потому ты столько и говоришь. Со мной тебе не нужно будет просыпаться и чесать себя, пока зуд не пройдет.

— Спасибо тебе, Мила Лаваи [9] Мила Лаваи — фольклорный персонаж, мужчина, который выдавал себя за женщину. , за то, что ты предлагаешь мне свои услуги, но полуночная змея, пожалуй, и так уж слишком много раз заползала мне между ног — с меня хватит! Может, твоя жена Ивири слишком редко пускает тебя к себе? — И, перестав смеяться, спросила — Нет, правда, Морафеаэ, что за чиновник приплывает сегодня и зачем?

— Я не знаю, — сказал Морафеаэ, — и никто не знает — ни остальные члены совета, ни полицейский.

Слушая вдову, Хоири тоже несколько раз не удержался от смеха. Не спеша он начал разжигать для себя перед хижиной большой костер. Огонь дает силы нырнуть в холодную реку. Тетя Суаэа часто говорила: «Что это за мальчики? Плещутся у берега, как девочки, а не ныряют! Какие же из них вырастут мужчины?» Разговор между Мафу и Морафеаэ позабавил и ее, но чувствовалось, что она рассержена, и было понятно почему: ведь ей надо кормить большую семью.

— Не очень-то меня все это радует, — сказала она. — Чем мы будем кормить сегодня детей, свистками и медалями? Если бы нам сказали, что нельзя будет уходить из селения не вчера вечером, а хоть несколько дней назад, мы бы приготовили еды заранее. А теперь придется просить у родных и соседей — да еще есть ли у них самих? Нет, так сиди голодный.

На самом деле воды он вовсе не боялся. Просто в последние месяцы ему все больше мешала учиться в школе и играть язва на правой ноге. Стоило войти в реку, и пильчатые креветки мигом сгрызали корочку — просто удивительно, как быстро они это делают. Вот и сейчас, когда он вышел из воды на берег, язва была красной, как кровь. Дрожа от холода, он подошел к своему костру и увидел, что теперь к нему не подступишься: костер двойным кольцом окружали женщины, молодые и среднего возраста. Почти все они были замужние. Они тоже купались рано утром, но не по той причине, что и он: их к этому обязывает замужество. Ведь незамужним женщинам готовить еду для мужа и детей не надо, хотя по полным грудям видно, что и их навещают ночью мужчины.

Громкую болтовню этих женщин он слышал, еще когда лежал в хижине, а они шли на реку, как раз перед тем, как засвистел в свой свисток Морафеаэ. Все они только недавно родили. Теперь тела их обмазаны свежей пахучей глиной, чтобы исчез запах материнства, чтоб охладилось молоко в грудях и стали мягче соски. Дальше от селения глина лучше.

В школе он сел, поджав под себя ноги, на необструганный пальмовый пол. На сердце было тяжело. Да, тетя Суаэа хорошая и, наверное, почти такая же заботливая, как родная мать. Но все равно по-настоящему хорошо и покойно ему теперь, только когда рядом отец.

Не все чиновники, приезжавшие в селение, заходили к ним в школу. Но на всякий случай школе лучше быть к этому готовой. Снова и снова до боли в пальцах учителя переписывали на доске слова, чтобы буквы стали совсем похожи на те, что в учебнике. Мальчики постарше следили за тем, чтобы малыши на речке хорошо промыли себе носы; девочки тем временем убирали около школы.

— Долго же плывет чиновник, — сказал главный учитель. — Солнце высоко — наверно, уже часов десять, скоро все дети перепачкаются опять.

— Белые люди всегда так, — сказал Ои, самый старый из учителей. — За двадцать лет, что я работаю учителем в миссионерской школе, не помню случая, чтобы чиновник прибыл в селение до рассвета. Побывайте в каком-нибудь месте, где живут белые люди, тогда сами увидите, сколько они спят. Полицейские, чиновники, заключенные и все остальные начинают работать в восемь утра — только тогда трубит раковина или горн. Обычно белые люди прибывают в селение незадолго до утреннего чая, и потом еще нужно много времени, чтобы их маленькие чайники опустели.

На этот раз к ним прибыл не чиновник, а врач, и в селении поднялась страшная суматоха. Многие, кто боялся его иглы, пробовали убежать, но никому это не удалось: полицейские, «черные собаки», прибывшие вместе с врачом, встали у всех лазеек в заборе вокруг селения. Дети старались спрятать голову под мышку к матерям, и матери уже не шутили, когда грозили им: «Если не перестанешь плакать, доктор уколет тебя своей иглой». Хозяева свиней тащили их прочь из селения, за ограду, и свиньи визжали.

Подошла очередь Хоири. Из-под парусиновой шляпы, видевшей все, и дождь и солнце, ему плутовски улыбалось розовое лицо врача. Когда врач говорил, второй подбородок у него колыхался. Живот у врача выпячивался вперед, как у беременной женщины. В другой очереди люди по одному подходили к санитару, и тот заставлял каждого глотать маленький желтый шарик, сделанный, как говорили в селении, из мозга мертвых. Женщины уходили, заливаясь слезами, им было очень стыдно — ведь врач видел и трогал то, что принадлежит только их мужьям; а когда они ложились на ящик, где только что лежал на животе и он, Хоири, их зад было видно всем.

— Теперь тебе нельзя будет купаться, — предупредила тетя Суаэа. — Пить будешь только горячую воду. И нельзя рыбу есть, а то от лекарства, которое доктор в тебя влил, не будет никакого толку.

— А когда мне можно будет снова все есть и пить и купаться?