Кэтрин Валенте - Сияние

— Магу не положено раскрывать все свои секреты.

Он вскочил, крутанулся вокруг одной из толстых колонн кровати и хлопнул ладонью по стене. Комната как будто задрожала от силы его эмоций.

— Что-то должно быть настоящим, знаешь ли. Нечто настоящее должно закрепить магию. Смерть — самая настоящая из всех вещей, какие только существуют. Смерть скрепляет всё прочее. Ты поверишь во что угодно, если поверишь в смерть. Как только кто-то истечёт кровью у тебя на глазах, что ж, всё может случиться. Ты на краю сиденья. Напряжение, напряжение — всё внутри тебя как будто становится на дыбы. Я по части смертей настоящий ас. Всегда им был. — Варела стукнул ладонью по двери, и она треснула, взметнулись облачка пыли. — Хочешь знать, как я встретил Северин? Я работал в цирке её матери. То есть Люмен Мольнар, последней матери. Я был магом. Престидижитатором. Фокусы с ножами, разрезанные пополам девушки, исчезновения. Я любил свою работу. Я отправился на Сатурн с Люмен и всей труппой — даже с обезьянами. И, господи боже, нас полюбили на Сатурне. Мы собирали полные залы в каждом грошовом театре Энума-Элиш — их даже не заботило, какое представление мы даём, они просто очень изголодались по зрелищам, очень-очень. Знаешь, люди готовы поступиться хлебом ради хорошего зрелища. Да чего уж там, на поверку они готовы отдать даже последние крохи! А поступив так, думают, что сделка была хорошая. Этот голод идёт глубже и ощущается острей, чем нужда в хлебе. И тут мы такие приплыли, словно гуси в подливе. Они нас вылакали. Облизывали пальцы досуха и стучали по столу, чтобы принесли добавку. — Он сорвал один из оранжевых гобеленов со стены. Ткань поддалась легко, словно гофрированная бумага, и плавно опустилась на пол. — В половине случаев было видно, что кролика я прячу в штанах, но это никогда не имело значения. У меня было больше сатурнянок, чем у тебя чашек чая, мальчик мой, и ещё больше выстроились в очередь, которая заворачивала за угол дома, ибо я слишком устал, чтобы уделить внимание всем. В Элиш Северин отдали бы ключи от города, если бы у них таковые были. Всё, что только ей хотелось — любой доступ, любой транспорт, что угодно. Потому что она привезла цирк, и это было лучше золота. На внешних мирах от скуки можно самым натуральным образом сдохнуть.

Я ничего особенного собой не представлял до Сатурна. Обычный поставщик дешёвых фокусов. Но я учился. Я познавал науку фонарей. Обман зрения, мальчик мой, обман зрения. В творении всё лишь обман зрения — единственная разница между адом и раем заключается в том, кто зажигает свет, кто владеет выключателем, кто знает режиссёрские указания. — Варела повернулся и растоптал камин, ночной столик, милый маленький секретер, на котором я сделал свои предыдущие записи. Они рассыпались, словно стена сухой кладки, словно пепел, не больше похожие на красное дерево, металл и лак, чем на них смахивала моя собственная плоть. — Пару раз Северин выходила на сцену со мной, была моей девушкой в ящике. Она глядела на меня с доверием, безграничным, как обещание. Ты себе и представить не можешь. Ты считаешь её своей, потому что она позволила тебе сыграть беспризорника в какой-то убогой сцене класса «Б», но она не твоя — ты даже не узнал её по-настоящему; для тебя она просто лицо. Я видел это лицо под своими ладонями в ящике, похожем на гроб; я видел, что она целиком и полностью уверена, что я никогда не причиню ей вреда, что я всегда буду её защищать. И я видел, как это лицо скрылось под водолазным шлемом с тем же выражением, изгиб губ и прищур глаз ничуточки не отличались. Но доверилась она не мне, не Эразмо, не Амандине или Марианне или любому из тех, кто оберегал её на любой из посещённой нами планет. Нет, она доверилась… Венере. Кадешу. Своей грёбаной исключительности. И погляди, что случилось.

Я отодвинулся в угол комнаты, ближе к занавешенной двери в ванную, где пряталась Цитера. Я понятия не имел, как выбраться, как разминуться с его яростью, как попасть в какое-нибудь более безопасное место. Я сумел прошептать:

— Но что же случилось? Что случилось на самом деле?

— Ничего! Ничего! Она была ничем, и ничего случилось. Ничего случается. Ничего — только это и случается всякий раз. Ты глядишь на это место и видишь дворец: слонов, грифонов, чертово колесо, свет, свет повсюду. Ты глядишь на девушку в маске, она кричит, и ты думаешь, что она умерла. Я говорю тебе, что это остров лотофагов, и ты даже не задумываешься о том, чтобы перестать жрать лотос. — Варела перевернул тарелку с инфантой, чьи лепестки уже начали заворачиваться и коричневеть. — Тебе всё кажется таким простым. Ты и она, и больше ничего. Я в твоей истории статист. Ну так вот, мальчишка, ты сам — статист в моей истории. Ты жертва надувательства, выбирающая карты из краплёной колоды, которую сдал я. Суть фокусов в том, что играть надо честно. Надо показать зрителям всё, что собираешься сделать, прежде чем начать. Надо сказать в лицо, что ты собираешься им солгать. Показать свои инструменты — поглядите, как они сияют! Показать девушку — смотрите, какая она невинная и милая в своём наряде с блёстками! Показать ножи. Заявить: «Я разрежу её пополам, а вы будете аплодировать». А потом надо сдержать слово. Если ты хоть немного хорош в своём деле, потрясение будет сильней, потому что они знали, что будет, — но никто и никогда не верит человеку на сцене!

Варела повернулся и ударом кулака пробил стену из эбенового дерева — она треснула, как сахарная корочка на французском заварном креме.

— Но ты поверил ей. Поверил! Ты смотришь на её милое личико на экране, видишь эмоции и румянец, слышишь сбивчивое повествование о жизни богатой девочки и думаешь, что у её ног, за пределами кадра, нет сценария, в котором каждый дюйм её жизни переписан, и каждая порция исправлений втиснута в текст на разноцветных листах, чтобы не запутаться. Так-так, мы сегодня на красных страницах, где Северин — бунтарка и защитница истины? Или на синих, где она тридцать минут плачет, тоскуя по своим матерям? Или на зелёных, где леди, которая ни в чём никогда не нуждалась, жалуется на то, как много кто-то должен заплатить, чтобы она выступила перед камерой? В конечном итоге каждый снятый ею фильм превращался в радугу. А ты думаешь, что всё реально, что Венера чем-то отличалась. Что сердце этой девочки не было чёртовым пустым павильоном, а её душа не была халтурным сценарием, в котором половину страниц вырвали и пустили в свободное плавание по Солнечной системе. Что с ней случилось? То же самое, что происходит с любым плохим сценарием: слишком много людей за него берутся, пытаясь исправить, пока он не исчезает — превращается в ничто; это не фокус, не неожиданный финал, просто девушка истекает кровью в ящике. В этом нет ничего артистичного. В это артистичность не впихнёшь, как ни старайся. Она просто мёртвая девушка.