Артур Дойль - Затерянный мир; Отравленный пояс; Рассказы о профессоре Челленджере; Туманная земля

Существует один безошибочный прием, позволяющий со стопроцентной точностью выяснить, есть ли в интересующем вас человеке ирландская кровь. Поставьте его перед вращающейся дверью, с одной стороны которой написано «к себе», а с другой — «от себя». Англичанин — существо разумное — поступит, как ему подсказывают. Ирландец же, в котором чувство независимости всегда берет верх над здравым смыслом, обязательно сделает наоборот. То же самое случилось и с Мелоуном. Предостережение, сделанное Мервином из самых лучших побуждений, пробудило в журналисте дух противоречия.

Поэтому, когда он заехал за Энид, чтобы вместе с ней отправиться на сеанс к Болсоуверу, зародившаяся было в нем симпатия к спиритуалистам заметно поубавилась. Провожая молодых людей, Челленджер весь изошелся в насмешках, его лицо приняло выражение, появлявшееся у него в особенно озорном настроении — борода торчала вперед, глаза были полузакрыты, а брови топорщились.

— Дорогая Энид, обязательно прихвати с собой сумочку: попадется приличный экземпляр эктоплазмы, не забудь про отца. У меня всегда наготове микроскоп, химические реактивы и все остальное. А вдруг повезет, и ты сумеешь прихватить с собой небольшое привидение. Буду рад любому пустячку.

Громовой хохот профессора сопровождал парочку до самого лифта.

То, что мистер Болсоувер называл «магазинчиком», оказалось старомодной бакалейной лавкой, расположенной в многолюдном районе Хаммерсмита. Башенные часы ближайшей церквушки как раз пробили три четверти, когда такси подъехало к лавке. В ней еще толпился народ, и потому Энид и Мелоун не вошли внутрь, а стали прогуливаться взад-вперед по улице. Тут подкатило другое такси, из которого выбрался крупный мужчина в твидовом костюме, с неровно подстриженной бородой. Взглянув на часы, он тоже стал мерить шагами тротуар. Заметив молодых людей, подошел к ним.

— Позвольте узнать, не вы ли тот журналист, что собрался посетить наш сеанс… Ага, я так и подумал. Вы мудро поступили, не войдя в лавку: похоже, у старины Болсоувера выдался тяжелый денек. Пошли ему силы Господь, он стоит того.

— А вы, полагаю, мистер Алджернон Мейли?

— Да. Я тот джентльмен, чья доверчивость вызывает сильное беспокойство у некоторых моих друзей, о чем они частенько мне говорят. — После этих слов он оглушительно расхохотался, и смех его был так заразителен, что молодые люди присоединились к нему. Беспокойство за мистера Мейли действительно казалось смешным, учитывая его атлетическое, несмотря на некоторую рыхлость, сложение, а также могучий бас и мужественное, хотя и несколько простоватое, лицо.

— Наши противники клеймят нас как могут, — сказал он. — Интересно, как поступите вы.

— Не станем притворяться, — произнесла Энид. — Пока мы не ваши единомышленники.

— Ничего. Здесь требуется время. Но дело стоит того. Я и сам не сразу уверовал. Нельзя осуждать людей за их сомнения, зато за огульное отрицание — можно. Теперь я, как видите, стою горой за спиритизм, потому что знаю — в нем истина. Между верой и знанием — большая разница. Читая лекции, я никогда не стремлюсь сразу убедить слушателей. Не верю в стремительные обращения: они поверхностны и неубедительны. Я пытаюсь только предельно ясно рассказать о сути дела. При этом говорю обо всем правдиво, особо останавливаясь на том, почему мы считаем, что тут кроется истина. На этом моя миссия заканчивается. Люди могут принять мое сообщение к сведению или сразу отвергнуть. Мудрее всего поступит тот, кто будет сам исследовать указанные мною тропы. Никогда не давлю на слушателей и не вербую сторонников. В конце концов, это их дело, а не мое.

— Разумно, — отозвалась Энид, которую подкупила искренность нового знакомого. Теперь они стояли у ярко освещенной витрины лавки Болсоувера и могли хорошо рассмотреть друг друга. У мистера Мейли оказался высокий лоб, внимательные серые глаза, взгляд задумчивый и пытливый, за рыжеватой бородкой угадывался волевой подбородок. Основательный человек, ничего не скажешь, и совсем не похож на фанатика. Не таким представляла его себе девушка. В последнее время имя Мейли, упорно отстаивавшего свои убеждения, частенько мелькало в газетах, и, услышав его, отец всякий раз презрительно фыркал.

— Интересно, — обратилась Энид к Мелоуну, — что случилось бы, окажись мистер Мейли в запертой комнате один на один с отцом?

Мелоун засмеялся:

— Похоже на школьный вопрос: что будет, если всесокрушающая сила натолкнется на неодолимое препятствие?

— Вы дочь профессора Челленджера? — полюбопытствовал Мейли. — Он знаменитость в научном мире. Как далеко могла бы шагнуть наука, осознай она свою ограниченность!

— Не понимаю вас.

— Наш материализм питается научными достижениями. Наука создает нам комфортабельное существование — то, что нам, в сущности, не очень-то и нужно. В остальных отношениях она вообще стала сущим проклятием, создавая ложное впечатление, что способствует прогрессу. На самом же деле мы непрерывно откатываемся назад.

— Позволю себе не согласиться, мистер Мейли, — вступил в разговор Мелоун, не в силах более терпеть категоричность его суждений. — А телеграф? Радиосигналы SOS, спасшие множество жизней? Разве они не благодеяния для человечества?

— Не спорю, случаются и удачи. Сам не могу обойтись без настольной лампы, а ведь она тоже продукт научного прогресса. Как я уже говорил, наука принесла нам комфорт и относительную безопасность.

— В таком случае, зачем заниматься ее уничижением?

— Она скрывает от нас истинные ценности и самое цель жизни. Ведь не для того же нас поместили на эту планету, чтобы мы мчались на машинах со скоростью пятьдесят миль в час, перелетали через Атлантический океан и переговаривались между собой по телеграфу или радио? Все это не главное в жизни и место ему на периферии нашего сознания. Ученые же нарочито концентрируют внимание на этих материальных победах, заставляя нас забыть нашу основную задачу.

— Не совсем понимаю вас.

— Согласитесь, что цель путешествия важнее скорости. Точно так же важен не способ, каким вы передаете сообщение, а его содержание. Так называемый «прогресс» может в любой момент обернуться страшным бедствием, ибо мы забыли, что единственно возможный прогресс — преуспеть в том, для чего Бог послал нас в этот мир.

— А для чего?

— Подготовиться к будущей жизни. Нужно постоянно тренировать разум и дух, ведь то и другое находится у нас в полном запустении. С годами мы должны становиться лучше, добрее, великодушнее, отзывчивее, терпимее. Земля — это своеобразная фабрика душ, но сейчас она выпускает брак. Однако что это я? — Он снова залился своим заразительным смехом. — Кажется, начинаю читать лекции прямо на улице. Вот она, привычка. Как утверждает мой сын, нужно только нажать третью пуговицу на моем жилете, и я тут же начинаю вещать. Но вот идет ваш изобретатель, старина Болсоувер.