Ник Харкуэй - Гномон

— Мне дали этот номер на случай, если понадобится помощь.

Женщина говорит:

— Средства?

— Пятнадцать сотен.

Не в смысле, вот сколько. В смысле, вот кто я. Царь-торговец.

Любой может позвонить, объяснил мне на взлетной полосе интересный парень. Они тебя спасут. Возьмут оплату. Никто им еще не врал о том, сможет ли заплатить. (Никто из тех, о ком кто-либо когда-либо слышал, или по меньшей мере о ком потом кто-либо что-либо слышал.) Я вызвал их лучших ребят и сообщил, что я из высшей лиги. На женщину на другом конце это, кажется, произвело впечатление.

— Положение? — спрашивает она, имея в виду положение в рейтинге.

— В верхних двадцати пяти.

— Для подтверждения: три вещи, которые для вас важны. Можно односложно.

— Звезда. Фейнман. Челюсти.

— Вас просили запомнить кодовую фразу.

Разве? А, да. Да.

— Иди хоть до края земли, но я удержу тебя в длани своей.

— Спасибо, — говорит она под шорох клавиатуры.

У них, похоже, мощные алгоритмы. Ну, ясное дело. Они ведь Google рынка личной безопасности.

— Вам требуется эвакуация?

— Для меня и еще одного человека. Женщины.

— Живущей в этом доме.

— Да.

— Мы можем организовать срочную эвакуацию. Это будет заметно. Еще мы можем устроить более сдержанное…

— Мне не нужна сдержанность.

Шаги снаружи: Мегалос — его походка, голос, приказы. Мать.

— Меня сейчас прервут.

— Двадцать две минуты до частичного прикрытия. Вам грозит непосредственная опасность?

— Да. Думаю, да.

— Хорошо, я все ускорю. У вас есть предпочтения по поводу судьбы ваших похитителей?

Она имеет в виду, хочу я, чтобы их убили или оставили в живых.

— Нет.

— Хорошо, — одобрительно говорит она, — так все немного проще. Вы активировали систему безопасности.

Мы оставались в живых девятнадцать минут, и этого хватило.

Я отдал Стелле половину всего. Мне все равно, как ее звали, и кем она стала теперь. Кто-то ей должен, и я отдам долг. Часть меня любит часть ее, вот и все.

Жизнь необязательно нужно понимать — только принимать.

Мегалоса судят за похищение и все остальное. Говорят, ему грозит от пятидесяти до шестидесяти.

Тысяч.

Лет.

У меня домик на побережье. Не очень шикарный, но уютный. Я отдыхаю. Я снова могу носить часы, хотя, по большей части, мне это не нужно: теперь некуда спешить. Солнце подсказывает мне, когда просыпаться, а когда ложиться в постель. В холодильнике — хорошее белое вино. Мои деньги вкладывает Бен Тисдейл. И он отлично это делает — настолько, насколько возможно с деньгами.

Я занимаюсь математикой, сложными вещами. Я в этом хорош. Работаю над статьей, анонимно. Давно пора.

Я могу смотреть биржевые котировки. Числа больше со мной не говорят.

Я скучаю по Стелле — первоначальной и новой. Она иногда пишет. Однажды, может быть, приедет в гости.

Я не скучаю по своей акуле.

Я думаю…

Я думаю, это хорошее начало.

Чертовы демоны и проклятые духи, чертовы боги и чудовища, и епископы, и ублюдки! Сволочи, все до единого и до последнего. Сволочи!

Я открыла ящик и разбудила спящего, и, разумеется, это оказался не тот спящий, а неуклюжая корова с божественной и святой миссией, вроде штурма Пентемиха или еще какой-то ерунды. Я бы лучше взяла рыбака — он хотя бы знает, как дело делается. Взяла бы чертового батрака или молочницу вместо всех этих джиннов, и жрецов, и демонов между океанами.

Я обернулась и оказалась в доме Сципиона, на этот раз вправду, и я ругалась, кричала, но это ни к чему не привело.

Точнее, привело к Гнею. На третий день он принес мне хлеб, и я не швырнула в него буханку.

Я попыталась всем рассказать про Свиток Чертога, но, похоже, есть такое могучее вранье, которое просто не развеять. Я вернулась в свой дом и оставалась там, пока Августин надувал щеки и провозглашал, что Чертог фальшивый. Но все равно забрал его себе, так что не сомневаюсь: сейчас какой-нибудь святой счетовод выковыривает драгоценные камни из досок и соскабливает позолоту. Церковь очень легко приспосабливается.

Ты знаешь, мне не очень-то нравится Западная империя.

Я не пыталась с ним поговорить. Честно, думаю, мне уже все равно.

Десять недель спустя я порезалась острым куском древесины, и выступила серебристая кровь — на несколько секунд, прежде чем ранка затянулась.

Так что теперь я понимаю: передо мной выбор. Я могу позвать Адеодата назад. Не нужен ни ритуал, ни сложное заклятие. Не требуется жертва. Все это я уже сделала. Если позову его, он придет. Я могу вернуть его в мир, и мир даст ему место. Потом, наверное, можно даровать юность одному старику. Просто для удовольствия.

Тебе интересно, сделаю я это или решу сохранить священное равновесие Вселенной?

Мозгов тебе не хватает.

Говорят, это чудо, но фигурально, конечно. А вот я уже дважды прошел сквозь стены и был внутри магического чертога, что существует вне времени. Я теперь куда осторожнее высказываюсь об ограничениях реальности.

Майкл мне не верит, конечно: он называет это «вызванная стрессом галлюцинация», и его раздражает, что я ее встроил в свою старую схему, с помощью которой отказываюсь объяснять, как сбежал из Алем-Бекани. Он всегда считал это свидетельством моих глубоких политических связей или личной услуги, о которой было бы интересно рассказать. Впрочем, его раздражение смягчается обстоятельствами дела и внятно выраженным требованием Энни вести себя мило со своим старым сумасшедшим папочкой.

Энни в порядке и порядком зла. Я ею горжусь как никогда. Я сам не был уверен, как на ее воинственном духе скажется столкновение с невозможным. Узнав, что правила реального мира можно нарушать, люди иногда перестают прилагать обыкновенные усилия. Но не Энни: если она не сможет стать чародейкой — а тут явно не хватает авторитетного и проверенного обучения, — продолжит делать то, что у нее хорошо получается. Следующий апдейт «При свидетеле» запланирован на осень следующего года.

Колсон изменился. В нем появились тревога и осторожность, которые меня слегка пугают. После пожара поднялась волна всеобщего осуждения движения георгианцев, которых прежде люди, не подвергавшиеся непосредственной угрозе, предпочитали считать просто сумасшедшими, иногда перелезающими через забор лечебницы и позволяющими себе шалости. Но когда кто-то взрывает жилой дом с целью терроризма, даже самые близорукие и расслабленные кричат «расизм» и «преступление» — и, разумеется, все наше правительство. А то какой-нибудь карикатурист изобразит их в обнимку с чернорубашечниками или выдаст другой неистребимый образ, который приведет к безвременной политической могиле.

Но Колсон изменился и немного отдалился от Энни, хотя они по-прежнему обсуждают создание удивительных вещей. Он теперь больше занимается системами безопасности, даже перестал возмущаться перспективой проверки по коннектому.