Римма Кошурникова - Тропы «Уральского следопыта»

П а в л о в: Хорошо, постараемся вам это устроить. Не отходите от телефона.

Выключая канал, на котором «сидел» летчик-испытатель, наморщил лоб… «Где же толмачевский диспетчер? На каком канале?..» Нашел.

П а в л о в: Толмачево? Передали на борт аварийного приказ выйти на связь с ЦДС?

Д и с п е т ч е р: Передал через Колпашево. Подтверждение получил.

П а в л о в: Ясно. Связь не обрывайте.

Снова ищет взглядом на панели селектора нужный клавиш…

П а в л о в: Радиоцентр! ЦДС, первый! Вышел ли на связь… — Поискал взглядом бумажку с номером самолета…

Р а д и с т: На связь вышел борт 75410. Запрашивает…

П а в л о в: Записывайте… — И в микрофон городского телефона главному конструктору: — Что вас интересует? Я имею ввиду командира корабля.

Г л а в н ы й: Соединили?

П а в л о в: Задавайте вопросы мне.

Г л а в н ы й: Так… Во-первых, как проходил пожар? Сработала автоматика или тушили вручную?

П а в л о в (повторяет вопросы в микрофон селектора): Видели ли пламя? Какой разрыв времени между пожаром второго и третьего двигателей?

Отводит микрофон телефона в сторону и спрашивает радиста:

— Все ясно? Записали? На магнитофон пишется?

Р а д и с т: Разумеется.

П а в л о в: Передайте вопросы на борт самолета. Особой срочности. Все ясно?

Р а д и с т: Ясно.

Павлов, совершенно измученный, откидывается на спинку кресла, кладет трубку городского телефона на стол, достает из кармана носовой платок, вытирает лицо… «На что намекал главный? Что за странные вопросы? Время разрыва между пожарами…» И вдруг вспомнил: «Министр!»

Дотянул руку, схватил трубку прямого телефона…

М и н и с т р: Да, товарищ руководитель полетов, сейчас двадцать два часа пятьдесят девять минут.

П а в л о в: Извините…

М и н и с т р: Не тратьте время, я знаю, что занимались своим делом. Посадочная полоса?

П а в л о в: Не нашли. Только Урал. То есть Тюмень.

М и н и с т р: И вы уверены, что он долетит?

П а в л о в: Гарантий главный конструктор дать не может.

М и н и с т р: Вы что — смеетесь надо мной? Сколько человек?

П а в л о в: Девяносто пассажиров…

М и н и с т р: Плюс восемь экипажа…

П а в л о в: Семь, товарищ министр.

М и н и с т р: И вы этим девяноста семи человекам не можете дать гарантий, что посадите их на землю живыми?

П а в л о в: Мы думаем…

М и н и с т р: Где решение? Где ваше решение, я вас спрашиваю, руководитель полетов Аэрофлота?

П а в л о в: Извините… Может быть, запустить один из двигателей?

М и н и с т р: Какой двигатель? Пятый? [18] Пятым двигателем на Ил-18 иронически называют вспомогательный турбогенератор для запуска основных моторов.

П а в л о в: Вы меня не поняли. Я имел в виду один из аварийных…

М и н и с т р: Сгоревших?

Павлов молчит.

М и н и с т р: Что вы молчите? У вас есть какие-нибудь соображения? Какая у вас по этому поводу есть информация?

П а в л о в: Такие вопросы решают конструкторы…

М и н и с т р: Я знаю, что решают конструкторы, а что должен решать руководитель полетов! Автомат захода на самолете есть?

П а в л о в: Нет. Это модель «Б».

М и н и с т р: Так… И что же вы предлагаете?

Загорелась лампочка, радиоцентр.

П а в л о в: Секунду, товарищ министр. — И в микрофон селектора: — Да! ЦДС, первый!

Р а д и с т: Ответы…

П а в л о в: Секунду! — Кладет на стол трубку телефона министра, хватает трубку городского телефона… — У аппарата?

Г л а в н ы й: Да, слушаю.

Р а д и с т: Ответы: пожар третьего двигателя потушила автоматика… Пожар второго потушен вручную. Пламя не видели. Разрыв — не более полминуты.

П а в л о в (повторив ответы радиста главному конструктору): У вас есть еще вопросы к командиру корабля?

Г л а в н ы й: Спросите: что показывали индикаторы виброперегрузок двигателей?

П а в л о в: Не кладите трубку. — В микрофон селектора, радисту: — Передайте вопрос немедленно! Жду. — Кладет трубку городского телефона на стол, берет белую: — Я слушаю, товарищ министр.

М и н и с т р: Это я вас слушаю, товарищ руководитель полетов!

П а в л о в: У меня решения пока нет.

М и н и с т р: Вы, я вижу, мужественный человек… Будете тянуть до Тюмени?

П а в л о в: Другого решения я пока не вижу.

23 часа 05 мин.

Пилотская самолета № 75410

С момента начала пожара прошло двадцать четыре минуты. Из них около минуты они выключали двигатели и тушили пожары, затем минут шесть-семь «сыпались» вниз, и колпашевский диспетчер срывающимся от волнения голосом расчищал под ними эшелоны, потом с минуту-две он, Селезнев, пытался стабилизировать полет, но высота оказалась еще большой, и он опять, предупредив диспетчера, пошел на снижение.

Зависли, «прошив» шесть эшелонов, на высоте пяти тысяч двухсот метров и дальше пошли в горизонтальном полете. Пять двести — это для Ил-18 не эшелон, однако выбирать не приходилось ни летчикам, ни диспетчерам: спасибо, что оставшиеся два двигателя держат пока хоть эту высоту.

У Селезнева чувство времени раздвоилось. Эти двадцать четыре минуты слились для него в одно мгновение, ибо в памяти от них не осталось ничего, кроме крика «Пожар!», и в то же время он, ощущая дрожь в руках и коленях, чувствовал себя настолько измотанным и уставшим, каким обычно выбирался из кабины в Хабаровске, проведя всю ночь за штурвалом, — самолет, оставшись без двух двигателей, так отяжелел в управлении, что казалось, не летит, а скользит по льду юзом. Но больше усталости его мучили те две-три секунды, когда вдруг онемела, зависла над тумблером пожарного крана рука и потерялся голос. Заметили ли его растерянность члены экипажа? Как бы ни тренировали экипаж, человек все же остается человеком. Конечно, понимал Селезнев, никто ничего не скажет, если даже и заметил, да и вряд ли кто заметил его заминку, кроме Витковского. «А этот старый волк все увидел. Конечно, тоже ничего не скажет, благородство проявит…»

С Витковским у Селезнева отношения сложные. Селезнев был из засидевшихся пилотов — пять лет летал на Ил-18 вторым! А когда наконец получил назначение командиром, узнал, что в его экипаже командование отрядом заменило штурмана. «Укрепить твой экипаж решили, — объяснил командир эскадрильи. — Все у тебя со вторым классом, молодежь, — прими в кабину ветерана». А приятели издевались: «Так кто же у вас там командует — ты или Витковский?» Это все, конечно, треп, командир на корабле один, а все ж… Глянет одессит иной раз вприщурку… Хорошо, хоть сейчас молчит…

Впрочем, о том, как чувствует себя в этой, мягко выражаясь, прескверной обстановке экипаж, его подчиненные, он не думал — не до того было. Он отдавал команды, и все выполнялось быстро, четко, значит, все на месте, головы никто не потерял, работают как надо, а большего от них ничего и не требуется. Да он в них в не сомневается, достаточно хорошо изучил каждого за те полторы сотни полетов, которые они совершили вместе. Больше беспокойства, пока неосознанного, как страх где-то в глубине души, вызывали у него салоны с пассажирами. Но тут он вспомнил, что первым номером у него сегодня Кирьянова, и решил, что это просто перст судьбы: если бы он точно знал, что случится в рейсе с машиной, он бы из всех бортпроводниц попросил бы именно ее — Кирьяниху. Так что оснований для паники пока нет: экипаж делает что надо, а машина — худо ли бедно — но тянет…