Римма Кошурникова - Тропы «Уральского следопыта»

— Сто куниц. Пусть Рутан не пристает к тебе и твоему отцу как репей.

— А где ты взял шкурки?

— Я их не украл. Я заплатил за них.

— Ты такой богатый?

— Мои руки делают меня богатым. Я заплатил за шкурки кубками из моржового зуба. Зимой я на них вырезывал зверей и птиц.

— Тебе не жалко было их отдать?

— Я сделаю много красивых кубков и других украшений, лишь бы тебе не грозила беда. Смотри, какая луна! Твое лицо похоже на нее. Оно так же прекрасно и чисто! Сядь сюда, на мешок, и будем слушать ночь. Эта рухлядь для того только и годится, чтобы на ней сидеть.

— Спасибо тебе! — ответила Лунд Ясноглазая. — Завтра мы рассчитаемся с Рутаном… А что скажет отец? Он не любит брать чужое!

— Что принадлежит нам с тобой, то принадлежит и твоему отцу.

— Отец пошел к Иомале проверить стражу, — произнесла Лунд в задумчивости. — Сегодня он сказал мне, что скоро придут нурманны.

— Нурманны жестоки и коварны. Они не боятся крови. Их руки жадны, а сердца подобны камням.

— Я не боюсь их. Наши охотники прогонят чужеземцев!

— Чужеземцы бывают разные, — говорил Рейе. — Есть и другие пришельцы на Вине. Они называют себя нувеградами. Они построили высокие хижины и живут так же, как мы: бьют зверя, ловят рыбу, ходят на моржей. Они сеют в землю семена, вырастают высокие травы. С них они опять собирают семена и едят их. Эти люди бежали от своих богачей, которые не дают спокойно жить бедным. Своих богачей они зовут Бо-Яр. Нувеграды не делают нам зла. Старый Пукан говорил, что они помогали нашему народу драться с Вик-Инг.

Лунд слушала Рейе. А он рассказывал ей о нувеградах, о том, какие у них дома, лодки, оружие. Он сказал, что девушки у них круглолицы и красивы, глаза у девушек такие же светлые, как у детей Богини Вод. Иногда их ладьи проплывают по Вине мимо этих берегов, и нувеграды поют свои грустные песни.

Рейе ласково гладил холодные мягкие волосы Лунд, рассыпанные по плечам. Волосы, черные как ночь.

Вейкко бесшумно приближался к храму Богини Вод. Ни одна ветка не хрустнула под его ногами, ни одна птица не выпорхнула из кустов. Он задумался и не подал условного знака. Из-за деревьев послышался окрик, и тотчас с тихим жужжанием пролетела стрела. Старик присел и поторопился отозваться:

— О! Иомала!

Подойдя к ограде, он сказал сторожам:

— Хорошо слушаете ночь. Я принес вам еду.

В лесу заухал филин. Сторожа затихли, прислушались. Лакки — низкорослый молодой биарм в теплой оленьей куртке, с кожаным щитом в руке и другой сторож — Тыгу приняли пищу и, сев на обрубок бревна, стали есть.

Вейкко поднялся по шаткой лестнице на дозорную площадку, устроенную на сосне. Сухи ли дрова, приготовленные для сигнального костра? Хворост был сухой. Под ним — ком шерсти, пропитанный тюленьим жиром, куски бересты. В берестяной коробке — трут и огниво. Тут же, на суку, висел большой бубен из туго натянутой кожи.

Вейкко обернулся к храму. За высоким частоколом из заостренных бревен высилась статуя Иомалы. Богиня Вод смотрела перед собой, на верхушки сосен и елей, на белый лик Луны. На губах ее навечно застыла таинственная усмешка. Руки Иомалы, опущенные на колени, держали серебряную чашу с дарами. С плеч до земли спускалось одеяние из драгоценных шкурок черного соболя. На шее статуи — золотая цепь. В свете луны все блестело и переливалось голубыми огоньками.

Вейкко, приложив руки к сердцу, обратился к Богине Вод. Он просил, чтобы племя биармов жило без нужды и горя, чтобы чужеземцы не причиняли зла. Чтобы леса были полны дичи, озера и реки — рыбы, море — моржей и тюленей. Он просил, чтобы никто никогда не болел злой хворью и чтобы биармы жили до ста лет здоровыми и сильными.

Потом Вейкко спустился с площадки. Оставив одного сторожа у ворот, он с другим обошел ограду.

Тихая ночь плыла над древней тайгой…

Лунд и Рейе стояли над обрывом. Перед ними на реке стлалась серебряная дорога в неведомую даль. Чуть колыхалась под берегом трава-осока.

Лунную полосу пересекла большая тень.

Это была ладья.

На ней можно было различить головы и плечи людей. Поблескивали мокрые весла.

— Кто там плывет? — вырвалось у девушки.

— Это, наверное, нувеграды, — приглядевшись, отозвался юноша. — Одна, две, три ладьи… На каждой — десять гребцов. Они плывут к морю…

С поморских ладей приметили парня и девушку на берегу.

На головной ладье удивленный кормщик сказал гребцам, на минуту осушившим весла:

— Глянь, братцы! На берегу стоят двое. Видать, биармы.

— Парень да девка! — заметил гребец.

— Им и ночь не в ночь!

Гребцы снова налегли на весла, и ладья стремительно скользнула вперед, к устью реки.

Рейе и Лунд провожали поморов взглядами.

Новгородские поселенцы-ватажники шли промышлять треску. Их ладьи были нагружены сетями-«ярусами», харчем и оружием. Кормщики, тяглецы, весельщики, наживочники только еще вечером расстались с женами и малыми детишками.

С ладей донеслась дружная песня. Она разлохматила тишину и заставила юных биармов прислушаться.

Сварог — отец новгородцев, хранитель и сеятель добра и помощи людям — сопутствовал ладьям в далеком и трудном пути к морю-океану. Ватажный староста Владимирко, кормчий последней ладьи, веером распустив по могучей груди русую бороду, громким басом поторапливал гребцов:

— Налягте, братцы, на весла! Поднатужьтесь! Дорога неблизкая!

Той те серебряной ночью купчишка Рутан устроил у себя пирушку. Гости сидели застолией перед очагом и славили хозяина и желали ему удачи в торговых делах.

Посреди земляного пола ярко пылал очаг. Над раскаленными угольями на вертеле жарился олень. Виночерпий Сантери, низенький толстый человечек с хитрыми глазками на заплывшем от жира багровом лице, в лисьей безрукавке, надетой на голое тело, едва успевал наполнять деревянные кубки пахучим медом, а рога дорогим иноземным вином. Гостями Рутана были родовые старейшины, охотники и воины. На почетном сиденье, в середине застолья, высилась могучая фигура Рагнара — военачальника дружины. Этот толстый сорокалетний муж с носатым крупным лицом и зеленоватыми глазами — мудр, опытен и хитер. На лбу его виден шрам от удара мечом в схватке с нурманнами, бывшей много лет назад.

Старейшина племени Хальмар не пришел на пир. Он недолюбливал Рутана.

Гости уже успели попить и поесть, снова проголодаться и теперь посматривали на вертел, на оленя, жарившегося над огнем. Длинный и тощий биарм в такой же безрукавке, как и Сантери, поворачивал вертел, суетливо и часто заслоняя лицо рукой от жара. С туши капал жир. Уголья шипели и потрескивали.