Пол Андерсон - Нелимитированная орбита [Сетевая компиляция из разных изданий]

И я решил искоренить эту тенденцию на Растуме. Случай был как раз весьма подходящий, правда, повторяю, я очень жалел, что рисковать приходится именно из-за ребенка, потому что тогда я не знал еще, насколько он нам окажется полезен. Но за неимением другого пришлось воспользоваться этим.

Ведь не станешь же каждому в отдельности объяснять, что, чем больше будет граждан, добровольно выполняющих общественный долг, тем меньше мы будем нуждаться в правительстве и принудительных законах. И никогда мы не станем настолько ленивыми и безразличными, что позволим законам связать нас, когда наша бдительность ослабнет. Необходимо воспитывать традицию взаимопомощи. Нашими героями должны стать люди, которые не завоевали как можно больше, а наоборот, как можно больше отдали.

Вульф замолчал, раскрасневшийся и запыхавшийся.

— Прости меня, — закончил он. — Я не собирался читать тебе проповеди.

Я хочу только, чтобы ты понял, что колонии необходима действенная психодинамическая символика. Слова для этого не годятся, поскольку они слишком неопределенны. Зачастую то, что начинается как социологическое наблюдение, превращается, в конце концов, в обычную догму.

Свобода ухмыльнулся:

— Ты сам не всегда преуспеваешь в своих добрых намерениях, Терон.

Продолжай.

— Да, в общем-то, и продолжать больше нечего, — сказал Вульф. — Я давно ждал подобной ситуации. Теперь ты подал пример другим. По неизмеримо счастливой случайности твоя попытка завершилась эффектным успехом, что особенно подчеркнуло всю важность этого урока. Ручаюсь, что ты всем утер нос, и теперь колония, охваченная чувством стыда, сплотится, как никогда прежде. Я буду использовать это настроение, чтобы уговорить и других подать такие же примеры. И, может быть, через несколько лет посеянные нами семена дадут всходы.

Вульф тяжело поднялся.

— Прости, Ян, что тебе пришлось стать козлом отпущения.

— Вовсе нет, — Свобода состроил гримасу. — Разве что — да простит меня Господь! — неужели ты имеешь в виду, что я теперь должен буду принять позу какого-нибудь чертова доблестного рыцаря?

— Боюсь, что так. Тем самым ты оказал бы нам неоценимую услугу. И самую трудную из всех, — Вульф хихикнул. — Мужайся. Но что бы ни думал о тебе мир, помни, что в самых глубоких из глубочайших уголков своей души ты нечестен. Я же, считай, забыл о той ночи с Хельгой.

Свобода рассмеялся вместе с ним. Вульф попрощался и вышел, но Ян не сразу вернулся к чтению. Еще долго он лежал и смотрел за окно, где на горизонте снежные вершины Геркулеса подпирали небо.

Читатель найдёт в этом выпуске фантастики Пола Андерсона космические путешествия будущего и юмористические приключения далёких предков в войне с космическими захватчиками.

Свободе было около шестидесяти лет. Своего точного возраста он не знал. Уроженцы Нижнего уровня редко подсчитывали, сколько им стукнуло, а самым ранним воспоминанием Свободы были горькие рыдания в аллее, орошаемой дождем, да грохот автострады над головой. Потом умерла его мать, и какой-то человек, назвавшийся его отцом, хотя вряд ли им бывший, продал его воровскому учителю Инки.

Шестьдесят — глубокая старость для человека из низов, чем бы он ни занимался: пробирался ли крадучись, по-кошачьи, сквозь шум и копоть Нижнего уровня, где его в любой момент подстерегала внезапная смерть, или — с меньшей опасностью для жизни, но и с меньшей свободой — полз, извиваясь, по угольным штрекам, или заводил мотор планктонной жатки. Для жителя Верхнего уровня и для Блюстителя шестьдесят — всего лишь зрелый возраст. Свобода, проведший по полжизни в каждой из категорий, выглядел древним, как сатана, но мог надеяться прожить еще пару десятков лет.

Если вам угодно называть это надеждой, криво усмехнулся он про себя.

Опять разболелась левая нога. Изуродованная ступня была обута в ортопедический ботинок. Когда, лет двенадцати от роду, он перелезал через садовую ограду с серебряным кубком в руках, позаимствованным у некоего инженера Гаркави, разрывная пуля из пистолета охранника раздробила кости. Свободе все же удалось улизнуть, но жестокий удар навсегда выбил многообещающего ученика из рядов Братства. Инки передал его в подмастерья к скупщику краденого, а тот заставил парнишку научиться читать и писать, тем самым дав ему толчок к долгому пути наверх. Двадцать пять лет спустя, когда Свобода был Советником по астронавтике, врач посоветовал заменить увечную ступню протезом.

— Я сделаю вам такую ногу, что вы не отличите ее от настоящей, сэр, — сказал он.

— Не сомневаюсь, — ответил Свобода. — Насмотрелся я на наших старейших Блюстителей — у одного сердце искусственное, у другого желудок, у третьего глаз. Видимо, наука вскоре дойдет и до создания искусственных мозгов, неотличимых от настоящих. Глядя на некоторых своих коллег, я начинаю подозревать, что это уже свершившийся факт. — Он пожал костлявыми плечами. — Нет, я слишком занят. Быть может, позже.

Занят он был тем, что старался вырваться из департамента астронавтики, то есть из глухого тупика, в который его загнали озабоченные вышестоящие коллеги. А вырвавшись, тут же с головой погрузился в другие дела. Времени не хватало постоянно. "Приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте" [1] Л. Кэрролл. "Алиса в Зазеркалье". Пер. Н. Демуровой. (Здесь и далее примеч. пер.) .

Интересно, много ли в наши дни найдется людей, читавших "Алису"? — промелькнуло у него в голове.

Вообще-то нога беспокоила Советника не часто. Он остановился, чтобы унять пульсирующую боль.

— С вами все в порядке, сэр? — спросил Иеясу.

Свобода взглянул на гиганта и улыбнулся. Остальные шестеро его телохранителей — безмозглые ничтожества, эффективные и безликие орудия убийства. Иеясу обходился без оружия; он был каратистом и мог запросто пробить вам грудную клетку и вывернуть легкие наизнанку, если вы чем-то не угодили Свободе.

— Все путем, — ответил Советник по психологии. — Только не спрашивай меня, каким путем: какой-нибудь да отыщется.

Иеясу подставил локоть, и хозяин оперся на руку японца. Контраст был комичный. Советник, ростом не больше полутора метров, с лысым куполообразным черепом и кривым, словно турецкий ятаган, носом, был одет в кричащий огненно-красный плащ, переливающийся мундир с высоким воротом и темно-синие брюки клеш, сшитые по последней моде. Окинавец же был весь в сером, черная грива его свисала до плеч, а кисти рук были деформированы из-за бесчисленных разбитых ими кирпичей и толстых досок.